«От четверга до четверга» за 21.02.2002
Предуведомление
Пара слов без протокола
Об учителях. Учитель музыки
Предуведомление
Здравствуй, читатель.
Сегодня Четверг. Я про него давно думал, только тебе не говорил. В выпуск, помимо пары слов без протокола, включил материал, который больше включать некуда. Потому, что он ни в какие ворота, как выяснилось, не лезет.
Материал этот не из архивов, он – новодел. С начала года делал-делал его в свободное от работы время, все резцы затупил, все стамески сломал, все напильники стёр. Могут спросить: «а почему именно эта тема, что за жанр, что хочет сказать автор?». Эта тема – учение, научение, учеба и все что с ними связано, – занимает меня последнее время, находясь в том разделе думаемого, который ни для чего, просто так. Отсюда неопределенность жанра. Не то чтобы читаю по теме, скорее, всё, что читаю и, шире, вижу, разглядываю теперь и под этим углом. Пытался написать. Покамест результатом недоволен, может быть, выставление его здесь, на ветру читательского внимания как-то подействует.
Теперь пару слов без протокола. Зима, у нас, читатель, на исходе. Но какой-то странный это исход. Шумно радоваться Дню Сурка я так и не научился, хотя фильм, конечно, очень хороший. Хорош ли сам День Сурка, День Сурка как природное явление, я не знаю.
В сложных ситуациях на выручку часто приходят общие принципы, доказывая свой практический смысл. Применительно к вопросу о хорошести-плохости Дней Сурка работает принцип экономической теории о субъективном статусе такой характеристики блага как ценность. Как всегда, когда речь заходит о ценности, необходимо помнить о ее субъективном характере. Это означает, что для кого-то повторяемость событий и неизменность фона хороша. Например, тем, что дает приятное чувство уверенности в завтрашнем дне. Кому-то, наоборот, эта же неизменность плоха. Например, ему представляется, что он застыл в каком-то... уже не смоле, еще не янтаре. Ногой-рукой пошевелить можно, но усилий на это требуется все больше.
Выражаясь институционально, наблюдается консолидация, стабилизация, деполитизация, примитивизация и ригидность. И все это одновременно. Может быть расчет на то, что пока всё спит, бодрствующий испытывает приятное чувство подконтрольности бытия. Бодрствующий может переговариваться с другими бодрствующими. А если не сонную аналогию брать, а сказочную? Тогда такая картина из «Властелина колец»– одним открыты тайны и подвластны силы, другие знай себе пиво пьют и заботятся о мелком.
Но сказочность книги «Властелин колец» в том, что там реальность без экономики. В жизни и могущественные манипуляторы, и скромные трудолюбивые пиволюбы связаны хотя бы через цены, хотя бы на это самое пиво. И тут наступает решительный разрыв со сказочной реальностью, с желаемой, но возможной только в воображении стабильностью. Неизменность или малая изменчивость цен на пиво возможна только при условии свободного пивоварения и отсутствия органичений на его продажу (само-собой разумеется, что импорт пива из других частей Средиземья свободен).
Так что нет и не может быть никаких благостно созерцающих с высот мудрецов, которым одним открыты тонкие материи национального духа, государственного смысла, экономической необходимости и хозяйственной целесообразности сложившейся к сегодняшнему дню картины мирного пивопития. Хочешь мира – придется смириться со свободой. Взыскуешь стабильности – не лезь с запретами делать, ввозить, вывозить, продавать, покупать. Страсти и страхи владельцев пивоварен придется исключить из сфер, важных для ответственных государственных мудрецов, которым дано больше и видно дальше, чем частным смертным.
Но книги-книгами, вернемся к зиме. Зима имеет свойство проходить. Т.е. время, оно куда-то да высыпается. Весна будет, говорю я вам, не владеющий тайнами, не обладающий и силами. Когда – точно не знаю, но думаю что в марте-апреле. В крайнем случае в мае.
А пока, устраивайтесь поудобней, читайте Четверг. Четверг, он ведь и зимой, и летом Четверг. Чего нам, собственно...
Учитель в нашей культуре есть фигура могучая и славная. Образец учительства со времен описанного в лесковском «Кадетском монастыре» учебного заведения ( т.е. с первой четверти XIX века), дожил почти до конца советской эры. По моим совершенно произвольным и субъективным ощущениям, исчезновение этого образца произошло в 70-е годы XX века.
Конечно, Учителей (с большой буквы) никогда не было особенно много. Собственно, и лесковский герой, престарелый выпускник Кадетского корпуса, вспоминает на склоне жизни о людях редких и удивительных, что тогда, что потом, что сейчас:
Директор, генерал-майор Перский (из воспитанников лучшего времени Первого же корпуса). Я определился в корпус в 1822 году вместе с моим младшим братом. Оба мы были еще маленькие. Представляя нас с братом генералу Перскому, который в одном своем лице сосредоточивал должности директора и инспектора корпуса, отец был растроган, так как он оставлял нас в столице, где у нас не было ни одной души ни родных, ни знакомых. Он сказал об этом Перскому и просил у него «внимания и покровительства».
Перский выслушал отца терпеливо и спокойно, но не отвечал ему ничего, вероятно потому, что разговор шел при нас, а прямо обратился к нам и сказал:
– Ведите себя хорошо и исполняйте то, что приказывает вам начальство. Главное – вы знайте только самих себя и никогда не пересказывайте начальству о каких-либо шалостях своих товарищей. В этом случае вас никто уже не спасет от беды.
Михаил Степанович Перский был замечательная личность: он имел в высшей степени представительную наружность и одевался щеголем. Не знаю, было ли это щегольство у него в натуре или он считал обязанностию служить им для нас примером опрятности и военной аккуратности. Он до такой степени был постоянно занят нами и все, что ни делал, то делал для нас, что мы были в этом уверены и тщательно старались подражать ему.
Он был с нами в корпусе безотлучно... Ему, впрочем, и некогда было разгуливать: будучи в одно и то же время и директором, и инспектором. он по этой последней обязанности четыре раза в день непременно (здесь и ниже выделено автором – Гр.С.) обходил все классы. У нас было четыре перемены уроков, и Перский непременно бывал на каждом уроке. Придет, посидит или постоит, послушает и идет в другой класс... Перский приходил к себе усталый, съедал свой офицерский обед, отличавшийся от общего кадетского обеда одним лишним блюдом, но не отдыхал, а тотчас же садился просматривать все журнальные отметки всех классов за день. Это давало ему средство знать всех учеников вверенного ему обширного заведения и не допускать случайной оплошности перейти в привычную леность... Вечер свой Перский проводил за инспекторскими работами, составляя и проверяя расписания и соображая успехи учеников с непройденными частями программы.
«Не допускать случайной оплошности перейти в привычную леность» – вот на этом языке я бы формулировал требования к учителям. Со стороны кого? Да кого угодно: хоть вышестоящей госконторы, хоть попечительского совета, хоть владельца воображаемого коммерческого учебного заведения.
Еще там, если кто помнит, был знаменитый эконом Бобров, отвечавший за финансы и материальную часть, и доктор Зелинский, и архимандрит, чьи «уроки отличались необыкновенною простотою и тем, что мы могли его обо всем спросить». А если кто не помнит, советую перечитать. Ну и уж если кто не читал, то уж... не знаю... тот уж пускай сам решает, есть у него время и охота или нету.
После того, как настали времена иные, всем сословиям, и учительскому тоже, пришлось несладко. Но были экземпляры, сохранялся образец, какая-то часть образцовых учителей присутствовали всегда. Конечно, по мере роста советского государства падала их доля в общем числе учителей. А значит и уменьшались шансы учеников новых поколений встретить образцового учителя. Но образец существовал, сохраняясь в виде предания, причем предания актуального. Можно было сказать: ну, она совсем как такая-то. Можно было услышать: это был замечательный педагог, я его еще застала, он до этого работал в нашей школе всю жизнь, а на пенсию вышел, когда мы перешли в 7-й класс.
Если не в каждой школе, то в каждом городе были учителя, указав на которых, можно было пояснить, что значит слово «учитель».
Начнем с отношения «учитель – ученик». При всей простоте этой пары, взаимодействие в ней содержит массу тонкостей. Например, учитель не всегда посвящает ученика в систему своих критериев. Иногда посвящает. А иногда нет. Или такой аспект, связанный с государственным статусом образования. Так как (и в той мере, в которой) государственное образование является обязательным, а следовательно принудительным, недобровольным, насильственным, в отношении «учитель - ученик», даже самых искренних и дружеских, неизбежна фальшь. Или взять такой аспект как взаимное попустительство ученика и учителя.
Помню и до сих пор благодарен тетеньке по линейной алгебре, которая не выпускала (и не выпустила) меня из аудитории, пока я не прорешал нужное для зачета количество задач. Уже все ушли, хотелось есть, настал вечер им. проспекта Вернадского, гудела невыспавшаяся голова. Друзья топтались на сачке (под лестницей первого гумкорпуса, где мы тогда учились – в прошлом году первый курс провел свой первый и последний год еще на Моховой), чтобы ехать в пивной бар «Киевский», известный под кличкой КПЗ, а посланные вперед гонцы уже оттаптывали ноги в зимней двухчасовой очереди на вход. Она смотрела на меня, подперев щеку ладонью, когда я предложил ей перенести процедуру на любой удобный ей день, завершив день нынешний любой устраивающей ее записью в любом документе или листе. «Э, нет, – сказала она. – Я все понимаю. Что поздно уже, что кушать хочется, что решить с наскока не получилось, вообще, что оказалось вовсе не так легко, как вы думали. Но это не учеба такая, это жизнь такая. Нужно не сердится на меня или на задачки, нужно научиться преодолевать, усилия прикладывать. Вы сейчас на первом курсе, дальше будет трудней». Кровь бросилась мне в лицо. Такого разговора в моей жизни не было, хотя я и считал себя тертым калачом, как и положено всякому семнадцатилетнему парню.
Гоню от себя мысль, что произошло бы, нарвись я тогда на жизнелюба, даже и не особо сибарита, а так, просто человека, ценящего прежде всего приятное, комфорт, интересное... То есть всё, чего ситуация не содержала (неприятная, дискомфортная, неинтересная ситуация). Конечно же ехать в мерзлом 34-м троллейбусе с веселыми товарищами было бы гораздо интереснее!. Согласись, Читатель, в жизни полно таких ситуаций. Само по себе это не очень-то урок. Действительный урок состоит (а) в признании неизбежности ситуации, (б) научении признавать неизбежность и (в) в бесценной науке ее, эту ситуацию, преодолевать.
Ну-с, теперь от личного поспешим к общественному, от алгебры к гармонии.
Когда встречается такая пара, как тогдашний я и неповстречавшийся мне в тот вечер альтернативный преподавательский тип, происходит ужасная вещь – смысл плывет, подменяется понятие. Помню, при римском императоре Галлене началась даже и не порча монетной пробы, а прямой обман трудящихся – серебряный денарий изготвлялся из чистой меди, посеребрёной сверху. Номнально – серебро, фактически – медь. Так и халтурщик-учитель совместно с сачком-студентом генерируют номинально все тот же «зачет».
Итак, вернемся к теме отношений учителя и ученика. Важным их компонентом является мониторинг ученика учителем, слежение не столько за успехами, сколько за кривой походкой обучаемого с целью исправления манеры его продвижения по материалу.
Рассказывать про учителей вообще, не обращая внимания на их предметную область, не очень интересно. Есть математика, а есть словесность. Есть язык, а есть химия. Есть биология, а есть астрономия. Все разное, общего почти ничего и нет.
Попытаемся всё же, рассказывая об особенном, дежать в поле зрения и общее. Понимание материи предмета может косвенно помочь в постижении духа метода.
Если брать особенное, так уж особенное совсем. Возьмем область совершенно отдельную, нам не близкую, область, где ученичество, даже научение простейшему ремеслу, даже и просто пребывание ограничены строгими требованиями природы. Вот как музыка.
* * *
[Вот отсюда начинается собственно материал после точки, т.е. [«.Учитель музыки»].
После экзаменационных прослушиваний в письменных отзывах об учениках педагога фортепианного отдела раз за разом встречается следующее: «красивое, разнообразное и содержательное звучание», «тонкость и законченность исполнения», «зрелость, «сознательность», «толковость и музыкальность».
Что за педагог такой, спросят. Где это? Когда? Где и когда в официальных, обязательных отзывах умели писать такие слова?
Время действия – Ленинград, место действия – 1920-е годы (после 1924 и до начала 1930-х, когда педагога перевели в Москву). О жизни этого учителя я и расскажу.
Автора этой жизни зовут Мария Венимаминовна Юдина. Музыкально образованным людям конечно же знакомо это имя, памятна слава Юдиной, понятно ее значение. Музыкальные профаны, как правило, сторонятся музыкально образованных людей, но сейчас они имеют шанс узнать об этом человеке от своего брата, такого же музыкального профана, каковой и есть ваш покорный слуга.
Я не музыкант, даже и не музыкален. Посещение Большого зала Консерватории есть род культурной привычки, элемент образа жизни, не более. В одно из таких посещений я угодил (именно что попал нечаянно) на вечер, посвященный столетию со дня рождения М.В. Юдиной. Вот, сейчас программка передо мной, могу точно сказать, что было это 21 сентября 1999 года. Программка вынута из книги Марины Дроздовой «Уроки Юдиной», книга куплена там же тогда же.
Не имея возможности довериться звукам, доверяю словам. Словам автора и многих авторитетных и великих музыкантов, цитированных в книге. Еще доверяю восхищенной, с открытым ртом физиономии Стравинского на фотографии, где он вцепился в руку статной женщины, по-ахматовски величественной.
Огромную жизнь Юдиной будем разглядывать в педагогический бинокль, который делает резким именно этот ее компонент, оставляя размытыми другие.
Она родилась в Невеле, была в детстве любима и счастлива, в 13 лет уехала в Петербург, где поступила в консерваторию. Преподавать Юдина начала в 1922 году, через два года после начала длинной и счастливой исполнительской карьеры (в 1920-е музыкальные старушки говорили, что Юдина «что-то подкладывает в рояль», таков был звук). Уже в 1923-м она была возведена в звание профессора. В 1930-е и 1940-е Юдина преподает в Московской консерватории, затем в Институте им. Гнесиных.
Ключевыми словами, которые пригодны для описания ее подхода к делу, я бы взял такие: труд, культура, вдохновение и приверженность.
При всей важности природной одаренности, Юдина не считала ее достаточной для формирования взрослой личности музыканта. Как отмечает М. Дроздова, согласно Юдиной, врожденное интуитивное ощущение музыки требовало обязательного осмысления, осознания. Характерно ее высказывание об одной из учениц:
У нее есть в глубине натуры запас истинной музыкальности, не попавшей на ровную дорогу работы... В большой мере она испорчена дилетантским руководством, то есть играет и с недурной постановкой, и вполне музыкально, но все небрежно, неряшливо, незаконченно.
Как в другом случае говорила Юдина, играет одним дарованием, обладает правильной постановкой рук, но в игре ощущается некоторая случайность.
Природная одаренность, конечно же, не игнорировалась, не разбазаривалась, оправдывая усилия учителя, мотивируя его на работу с учеником. Вот, про другую ученицу.
Отсутствие ритмической ясности, маленькие руки, грубоватый темперамент, но несмотря на все это заниматься с ней необходимо, ибо чувствуется, что у нее есть запас истинной музыкальности.
Упрямый, сопротивляющийся ученик не был основанием для педагогического отступления. Об одном из студентов Юдина пишет, что заниматься с ним необходимо, ибо данные очень большие, отмечая, что тот считает себя сложившимся музыкантом и композитором, отчего оказывает необычайное сопротивление всем указаниям.
Отказ в научении имел место в случае отказа ученика от роста. Причем фиксировалось это не на первом занятии, а апостериорно, после многих месяцев труда. В наши политкорректные времена, когда под общими фразами или наукообразной тарабарщиной прячется равнодушие учителя, как свежо звучат ее горькие слова:
Посредственность – и не работает; за год не сделал ничего, пропускал невероятно и никакого интереса к делу не обнаружил. Какое-то свое живое отношение к музыке имеет, но все это провинциально и некультурно, воспринять что-либо высшее не хотел или не мог. Отказываюсь категорически заниматься далее, ибо это взаимно неперспективно.
Чрезвычайно полезное чтение. Просто-таки про меня. Распечатаю-ка я это большими черными буквами, да повешу над столом, или сделаю screen-saver'ом. Нужное лекарство всегда должно быть под рукой.
А про того студента, с которым тяжело и надоело (и бесперспективно), заканчивается, конечно, отсрочкой приговора.
Выяснив тяжелые условия жизни, еще полгода, в качестве испытания, соглашаюсь заниматься.
Уф! Дали, значит, шанс. Спасибо, Мария Вениаминовна!
Работа с учениками своим результатом имеет не только наученного чему-то, но и повзрослевшего человека. Значение нижеследующих предметно-определенных (музыкальных, исполнительских) характеристик студентов выходит за границы предмета, приобретая универсальный ученический и человеческий смысл.
[Студент N 1]. Очень способный, но в такой же мере беспорядочен, успевать стал лишь в последнее время, ибо вначале был настолько оглушен впечатлениями большого города (главным образом, музыкальными, но, вероятно, и другими), что строгая работа класса казалась [ему] сухой, и он стремился увильнуть от нее... Когда понял, стал двигаться быстро и успешно, может проявить нечто артистическое, в большой мере преодолел прежние недостатки, и я им вполне довольна.
[Студентка N 2]. Выдающееся дарование – и музыкальное, и техническое. Двигается необычайно быстро, схватывает чужую мысль с полуслова, усваивает прочно; интерес к музыке и пианизму прирожденный и глубокий. Прекрасная память, находчивость, живой, но весьма точный ритм. Несмотря на незрелость, уже намечается стиль. Много инициативы и воли.
[Студентка N 3]. Яркие способности и полное пока отсутствие культуры. (первый год в столице, раньше жила в Сибири), вся работа этого года ушла на постановку руки и облагораживание вкуса, ибо проявляла необычайную сентиментальность и беспорядочность исполнения. Заметно развернулась и развилась. Работает с огромным рвением – мешает малярия и крайняя нужда. Намечается композиторское дарование. Читает с листа и аккомпанирует легко. Возлагаю на нее разнообразные надежды.
Вот тебе и двадцатые годы. Вот тебе и Советская Россия. Каков язык! Что отмечается как плюс! «Много инициативы и воли»! Так человек побеждает нелепость общественного устройства, сиротское историческое время, убожество быта и пространства. И еще. Сколько духа и смысла может быть в каждом деле, в каждом мастерстве, умении, ремесле! Задумаешься, глядя на покорную очередь бухгалтеров, стоящих для сдачи отчетности, понимая, сколько сотен тысяч соотечественников и не очень заняты бессмысленным делом обслуживания пустейшей государственной (но не только) бумажной (и опять-таки не только такой, письменной, но и устной) ерунды! Простите, бухгалтера, уважаю ваше сословие и нелёгкий труд, но всё же... Сколько бы мы наворотили, займись вы учетом и планированием для нас, а не для них! Они же считай каждый квартал изменения вносят, не дают скучать. Но что это за изменения, какова им цена, вы лучше меня знаете.
Учить музыке – живое дело. А внутри музыки – фортепьяно – как музыкальный ферзь. А как учат фортепьянной музыке? Понятно, что не слова тут главное, но ведь какими-то словами тоже учат! Пишет М. Дроздова:
Юдина требовала полного освобождения всей руки, которую она уподобляла шлангу. По шлангу струится жидкость от плеча в кисть, затем через кончики пальцев на клавиши. Если где-то зажать шланг, жидкость – вес – не пойдет и не получится полноценного фортепианного звука. Поэтому следовало распхнуть плечо, развести локти... Пальцы Юдина сравнивала с опорами сводчатого моста – закругленные, крепкие, чуткие, именно они несут всю нагрузку. Поэтому особенное значение она придавала концам пальцев, в которых сосредотачивался вес всей руки, характеру их соприкосновения с клавиатурой. Добиваясь вначале максимального использования веса руки, а значит предельной силы и глубины звучания, она всегда исходила только из качества звука, не пропускала «ушераздирающих» и «шлёпающих» звкуков, игры мимо рояля. Пока рояль не начинал звучать благородно, Юдина не позволяла ни быстрых темпов, ни активности аппарата. Не признавая легких и пустых прикосновений, Мария Владимировна добивалась от ученков прочной игры даже в пианиссимо, глубокого проникновения в клавиатуру, основанного на умном регулировании веса руки.
Такая вот школа. Там было еще и об умении переливать вес руки в кончики пальцев, и о том, что движение руки подобно функции дыхания в музыкальной речи, и о стремлении научить находить и ощущать в кончиках пальцев оптимальную точку соприкосновения с клавиатурой, причем такая же точка есть и на клавише, и нужно, чтобы обе точки соприкоснулись в каждом звуке исполняемого сочинения. И много чего еще.
Среди этого многого выделю несколько опорных вещей.
Результат. При скрупулезнейшем следовании требованиям процесса учительский фокус был всегда на результате. Результат для учителя есть наученный ученик. Это означает пристальное и пристрастное внимание к ученику, неотступное вылавливание ошибок, указание на них и побуждение ученика к их исправлению. В наше время, когда на такой высоте стоит взаимный обмен приятно-бесполезным, этот стиль может вызвать шок.
Восприятие. Ноты. «Сразу видеть все указания в тексте. Смотреть внимательно, как в лупу, ничего не упускать». Полезнейшее указание! Сколько мусора в голове, как он мешает, отвлекает, сколько из-за него пропущено. Как мешает внутреннее комментирование, все эти оценки, сопоставления с клише, как утомляет бессмысленное машинальное рисование каракулей и орнаментов! Помню, когда меня научили выключать всех этих умственных паразитов (God bless you, Ray! God bless you, Leisa Creo!), я поразился, насколько быстрым и неутомительным стало время, когда что-то нужно просто воспринять, пусть и долго, пусть и пребывая в неподвижности. Вынесение фокуса восприятия на воспринимаемый предмет, процесс, на то, ради чего ты находишься в данное время в данном месте. Как просто. Как велика эта простота у людей, обладающих этим от природы! (В одном из фильмов о Рихтере пианист удивленно прерывает восхищенный монолог музыкального комментатора «Но я сыграл лишь то, что написано в нотах»).Скольким людям может помочь педагог, умеющий этому научить.
Ритм. Искажение ритмического рисунка влечет изменение смысла. «Перетянешь паузу, добавишь лишнюю долю, сразу исчезает напряжение, появляется ненужная умиротворенность». «А как же моя интерпретация, мое собственное творчество ?» – спросит ученик пианиста. «Плохое отношение к автору и нахальная самоуверенность исполнителя» – ответ, какой и должен слышать почаще молодой человек в пору ученичества.
Техника. А.П. Маслаковец, вспоминая, как Юдина следила за руками, употребила сравнение «как ищейка». Фиксировалось малейшее зажатие мышц, неточность, нецелесообразность пианистического приема, отражавшаяся на качестве звука. Малейшая ошибка влекла немедленное вмешательство педагога.
Ну еще бы. Во-первых, по лапидарному определению Юдиной, «музыка есть искусство звука». Стало быть, звук образует содержание музыки, как и положено форме. Стало быть, изгнание ошибок в технике есть дело, так сказать, музыкально-теологическое (привет, тебе, Теофил, духоподъемное чтение, Рихтер не твой ли беззаконный сын? привет и тебе, о дочь Феофила!). Во-вторых, открою секрет. Алла Маслаковец, это ведь Студентка N 2 из вышеприведенного списка характеристик, это ведь ищейка о ней писала в середине 1920-х.
Но все равно – «ищейка». Фиксирует малейшую неточность, малейшую нецелесообразность приема. И фиксирует, и фиксирует. Обалдеть можно от такого, вскидыватся иной. Не каждому повезет учиться у такого неприятного учителя, скажу я.
Помню как меня, начинающего папашу, озадачила однажды женщина-коллега, мамаша опытная и профессиональная. «Будешь в школу отдавать, не смотри, лояльная учительница или нет. Мы переезжали все время, так что мои во многих школах поучились, и я поняла – отношение детей не гарантирует ничего. Иная училка и в походы ходит, и чаи распивает, и дети на перемене вокруг нее кучей. Только пишут с ошибками и считать не умеют. А бывает такая вобла, губы поджаты, слова лишнего не скажет, не улыбается вообще никогда, а письмо выправляет на раз и устный счет ставит так, что до седых волос моих ребят со сдачей никто не обманет». Где-то теперь та мамаша, та молодая коллега, вопившая двадцать лет назад на мильтонов, которые зорко проверяли наши пропуска в здание с советским гербом, где и по сю пору советский герб, а теперь, говорят, Дума, и где все еще поют с перепугу советский гимн. Вопила она следующее: «Что это вы тут так охраняете?! Небось, столовую охраняете, так ведь и вас в нее пускают». И что теперь считают ее дети, что они пишут без ошибок, и на каком языке?
А Юдина все учила и учила. В долгой и счастливой педагогической жизни уместилось и преподавание в классе камерного пения (в певце важна не красота голоса сама по себе, а его музыкантские и актерские качества, наличие музыкальной концепции и внутренняя культура, умелое владение голосом и дыханием позволяет исполнителю передать ощущение пейзажа). И в классе камерного ансамбля (главное здесь – научить вниманию и уважению к чужому "Я", как в самом творчестве, так и в отношении к делу, это не всегда легко, так как каждый исполнитель озабочен преодолением трудностей своей партии). И репетиции больших ансамблей, и постановка сложнейших вещей со студенческим оркестром Московской консерватории. И первоклассные внемузыкальные источники знаний и вдохновения. Для перевода поэтических текстов нужен, конечно же, Пастернак, для духа народной музыки – Шергин, для актерского мастерства певца – Михоэлс, для танеевской «Орестеи» – Ольга Фрейденберг! Раз нужен, значит придется познакомиться, вовлечь, начать переписываться, и потом много лет состоять в переписке. Для научения органной игре, находясь в расцвете славы и таланта, она пишет письмо петербургскому органисту и профессору Ленинградской консерватории Браудо, предлагая себя в «бесплатные помощники». И конечно, все это несется, ведется, передается в класс. Неудивительно, что при всей технической сложности организации репетиций большого оркестра, составленного из разнообразно занятых студентов, ей всегда удавалось найти исполнителей («репетировали обычно без устали, не замечая времени», – пишет Дроздова).
Был уже конец 1950-х. По сравнению с 1920-ми годами многое изменилось. Прошла война, закончилось восстановление народного хозяйства. Партия сделала решительный поворот к восстановлению ленинских норм своей странной партийной жизни. Мария Юдина, уехавшая еще в начале 1950-х с Беговой улицы за город (тогдашний загород, сейчас вряд ли даже окраина Москвы), в деревянный дом, где она могла играть, никому не мешая, пишет Пастернаку :
Здесь тишина невообразимая. Вижу закаты и восходы, иней, слышу ветер и птиц. Топлю печь и порою таю снег для питья и мытья... Благодарю Провидение каждый день, ибо окружена молодыми душами... Начались уже занятия с моими обожаемыми студентами.
Знакомому стравинсковеду она пишет, в сущности о том же, но иначе:
Я всё же устала топить печку, а весною в бури – ничем не упраздняемый дым. Вечно чинить разрушающиеся ступени, рамы, крышу, кустарный водопровод, летом запасать 12 кубометров дров, ездить на машине для любого необходимого персонального разговора к своему секретарю, платить за это грандиозные деньги, тратить часы, дни и недели на борьбу со стихиями – вместо изучения партитур!
Суровый текст. Как после такого свои нелепые претензии предъявлять? Рассказывать про тяжелую жизнь в условиях оскала рыночной экономики...
* * *
Финал этой блистательной карьеры представляется и неожиданным, и закономерным.
Неожиданным, потому что пришелся он даже не на пик, а на еще только выходящий на пик взлет Юдиной-музыканта, педагога и личности (В Москве я играла нынче 12 раз, была в Куйбышеве, Архангельске, Баку, до бесчувствия занималась со студентами и устала до чрезвычайности. Но дух бодр! ...Я в полном обладании сил... я нынче дала 25 концертов и студенты выступали 30 раз... Отгрохала Четвертый концерт Бетховена и Шуберта в Малом зале. Было исключительно удачно... Билеты спрашивали от Никитских ворот, их не было... 8 марта смоталась в Орджоникидзе. С тех пор сыграла здесь квинтет Волконского и Klavierabend в Зале Чайковского – 1-ю и 3-ю Брамса, 24 прелюдии Шопена и немного из моего польского друга Сероцкого... На днях запишу с Федей Дружининым сонату Хиндемита, затем Онеггера. 9 мая будет сонатный вечер с Наташей Шаховской, там будет – впервые в СССР – Барбер. ...Устаю ужасно, но работаю как машина; и так почти без передышек уже много-много лет... Жить трудно, так хочется беспрепятственно заниматься искусством, но этого нет, для этого надо так или этак лгать, а я не хочу, не умею и не буду) .
Закономерным же видится мне этот финал, потому что к моменту, когда он разразился, выросли уже новые люди, в массе своей вовсе не ею выращенные. И не только выросли, но даже успели воспитать себе смену.
То есть процесс снижения качества идет как заражение. Через дырку в требованиях, в предметную область проникают те, кто не попал бы при должном контроле. Их доля в профессии увеличивается. Они расширяют дырку, снижая требования. Через нее проникают те, для которых то, первое поколение специалистов пониженного качества – корифеи и авторитеты. Общий уровень падает, дыра становится парадными воротами. Потом они доедают стариков и награждают друг друга академическими званиями.
Все кончается, рано или поздно. Итак, подбираемся к финалу. 1960-й год, хрущовская оттепель в разгаре, младенческий возраст шестидесятников. Завершался земной век тех, кто детство провел вне этого жутковатого балагана, гимн которого, напомню, всё тянут огрызки эпохи на Охотном ряду, не так далеко от Большой Никитской, где консерватория, недалеко и от Поварской, где Гнесинский. Музыка есть искусство звука, действительно. Так что, гимн сей есть если и не причина, то симптом (надо же отметить годовщину принятия ими ихнего для нас гимна, простите за уклонение в сторону Охотного ряда).
Что сильнее – учитель или время вокруг? Когда как, универсального ответа тут нет. Не думаю, что ученица Юдиной, М. Дроздова вполне отдавала себе отчет в том, что она пишет, когда писала в своей отличной книге об этом финальном эпизоде. Вот как выглядит наука советского воспитания и его плоды.
В мае 1960 года нам стало известно, что Мария Вениаминовна отстранена от занимаемой ей должности штатного профессора. Для всех для нас, ее учеников, было большим горем лишиться нашего любимого учителя! Потом мы обдумывали большое возмущенное и одновременно просительное письмо, с которым собирались все вместе идти в Министерство культуры отстаивать нашего профессора... Нас благоразумно остановил А.Л. Иохелес, профессор класса специального фортепьяно, замечательный человек, благоговевший перед Юдиной, очень тепло и дружественно относившийся к студентам.
Не буду судить, только зафиксирую факт, хотя бы и факт отсутствия. В положенный срок, без переносов на реагирование на ненужные письма, писать которые отговорил замечательный человек, состоялось заседание Совета Инстиута, принявшее решение изгнать Юдину из профессорско-преподавательского сословия. Удержусь опять от моралей и сентенций, дам слово документу, который сам по себе и сентенция, и мораль.
И.М. Немыря, полковник, зав. кафедрой военной подготовки. У нее религиозные убеждения. У меня нет фактов. Но в том, что она очень религиозна, убежден, в этом сказывается вся ее деятельность.
Н.А. Вербова, профессор Института им. Гнесиных. Я помню, пришла к Юрию Владимировичу [Муромцеву, директору Гнесинского института, говорившему перед тем о "мистико-религиозном подборе репертуара"] и сказала, что этого терпеть нельзя, дайте ей скрипку, дайте ей виолончель, где не будет текста [полужирный шрифт М.Д.].
П.Г. Козлов, профессор Института им. Гнесиных. Считаю своим гражданским долгом заявить о том, что кандидатура М.В. Юдиной как воспитателя молодых советских музыкантов абсолютно неподходяща. Ее авторитет настолько велик, что он давит, он мешает, что он зачастую просто-напросто срывает нам все то, что мы считаем правильным и необходимым для работы с молодежью.[Стенограмма заседания Совета Института им. Гнесиных по обсуждению кандидатур на замещение вакантных должностей профессорско-преподавательского состава кафедр от 14.06.1960, РГАЛИ, ф. 2927, оп. 1, е.х. 184, с. 36-66, в: Дроздова М. "Уроки Юдиной", М., 1997, с. 175-177]. Молодец, Дроздова, напечатала-таки!
И нет никакой ведь разницы, что именно вменяет полковник Немыря Учителю музыки – религиозность или недостаток религиозного усердия. Культы меняются, а полковники остаются, вот в чем проблема. Государственный опять же статус обязывает, одновременно предоставляя и возможности. А детям все объяснит какой-нибудь очередной замечательный человек.
* * *
Тут мы покидаем заявленную тему, выходя в пространство духа, более универсальное, однако все равно совершенно конкретное. Применительно к Юдиной эта конкретность, конечно, же музыка. В 17 лет она определила соотношение между ней и собой, найдя единственно продуктивное сочетание. «Ты должен верить в себя непоколебимо. Но свое искусство ты должен так лучезарно-ослепительно высоко поставить, что все тобою созданное ты должен считать недостаточным. И вера в себя, и мощь твоего духа, она лишь поведет тебя дальше»...
Полное приближение к конечной цели, совпадение с музыкой, это и есть финал финала, конечный пункт. То есть, пока жив, происходит лишь приближение.
Юдина, будучи новатором, полагала свое новаторство на прочнейшем классическом фундаменте. Два имени, Бетховен и Мусоргский, всю жизнь неизменно занимали ее. Она считала, что Бетховен с его строгостью выразительных средств взывает к воображению, а Мусоргский, – сама выразительность, но не темперамент, парадоксально замечает она, – прямо к сердцу. Юдина выписывает слова Мусоргского из письма к Стасову: Девиз мой, известный Вам: «Дерзай, вперед, к новым берегам!» И добавляет: + Пастернак.
Как можно отблагодарить Учителя? Что ему подарить? Рассказать? Что для него найти среди наших земных вещей, что-то для него важное, нужное? Но раз есть у нас то, что есть (девиз про «вперёд» + имя), то попробуем найти неизвестное, расценив этот девиз и это имя как указание. Нужно, чтобы совпали тема, предмет, автор.
Проверьте, пожалуйста, Мария Вениаминовна, всё ли совпадает.
* * *
Лирой заставлял Орфей
Горы с гибкостью ветвей
Наклоняться до земли.На призыв его игры
Травы из земной коры
Выходили и цвели.
Всё, что слышало напев,
Никло ниц, оторопев,
И смирялась моря гладь.
Музыка глушит печаль.
За неё в ответ не жаль,
Засыпая, жизнь отдать.
I Наверх | На главную страницу | На входную страницу | Туда, откуда пришли |