Политика / Для всех

О Бенжамене Констане и его книге

1. О Констане

Раз уж есть словарный запас, отчего бы нам им не воспользоваться. Тянем наугад, вытаскиваем вполне качественную справку из Большой советской энциклопедии (второе издание):

Констан, Бенжамен [БСЭ, 2-е издание, том 22, стр. 416] (1767-1830) – французский буржуазный политический деятель, публицист и писатель. Уроженец Лозанны (Швейцария); в 1795 приехал в Париж и принял французское гражданство. В ряде публицистических работ резко осуждал якобинскую диктатуру. В 1799-1802 гг. входил в Трибунат. Был в оппозиции к первому консулу – Наполеону Бонапарту, оказался вынужденным покинуть Францию. Вернулся в 1814 году после реставрации Бурбонов. Однако во время «Ста дней» принял участие в составлении т.н. дополнительного акта (см.). Избранный в 1819 г. в палату, стал одним из лидеров буржуазно-либеральной оппозиции периода Реставрации. Во время июльской революции 1830 г. способствовал возведению на трон Луи Филиппа. В своих публицистических произведениях, собранных в 4-хтомном «Курсе конституционной политики» (1816-1820) К. выступил типичным представителем франц. буржуазного либерализма начала 19 в., имевшего ярко выраженный антидемократический характер. К. Маркс относил К. к числу истинных истолкователей и представителей «трезво-практического буржуазного общества». Как писатель К. наряду с А.Л.Ж. де Сталь является одним из зачинателей либерального романтизма. Его лучшее художественное произведение – роман «Адольф» (1816, русский перевод 1831 г. П.А. Вяземского), в котором наряду с мотивами романтического разочарования правдиво описан эгоистический дух буржаузного общества, убивающий в человеке все живое и искреннее. А.С. Пушкин высоко ценил этот роман, находя, что в нем «…современный человек/Изображен довольно верно/С его безнравственной душой/Себялюбивой и сухой…" Соч. в русском переводе: Адольф (роман). М., 1932 (История молодого человека XIX столетия. Серия романов, под ред. М. Горького и А. Виноградова).

Да, все, в общем-то, понятно. По отдельности. Потому что, если складывать вместе, то, конечно, уже не так понятно. Если он не нашел общего языка с Наполеоном до такой степени, что покинул страну, то зачем же он Наполеону дополнительный акт составлял? И что это за дополнительный акт? Конечно, «см.» – это замечательно, и мы обязательно на указанную статью посм., но хотелось бы в одном месте узнать, если не всё, то важное. Из этой статьи ведь даже не узнать, важное этот вот «дополнительный акт» или нет. Можно предположить, что нет, если сравнить легкое упоминание этого дополнительного акта и развернутую (по меркам энциклопедической статьи) характеристику неведомого нам «Адольфа». А что у нас на других полках словарного запаса? Например, на полках электронных? На электронных вот что (Брокгауз и Ефрон в исполнении компании Agama):

Констан де Ребекк (Constant de Rebecque), Анри-Бенжамен, франц. деятель и писатель, 1767-1830, более изв. под именем Бенжамена Констана. Уроженец Лозанны, был при брауншвейгском дворе камергером, во Франции стал выдающимся журналистом умеренно-республиканской партии и популярным оратором «Cercle Constitutionel». Во время 1-й империи жил в Веймаре и с мадам де Сталь в Коппе. В 1814 К. стал союзником Наполеона, написал для него проект конституции (Acte additionnel). С 1815 жил в Брюсселе, писал в либеральн. духе в «Mercure», «Minerve». 1819 избр. депутатом, сторонник Луи-Филиппа. Полит. и публицистич. труды К.: «Cours de politique constitutionnelle», «Memoires sur les Cent jours», «Discours a la Chambre» и др. В литературе. Б. К. известен романом «Adolphe» – прототип психологических романов Стендаля. Проповедь эготизма, анализ дэндизма. Много автобиограф. черт, намеки на отношения с мадам де Сталь. Кроме того, трагед. «Wallenstein» (подраж. Шиллеру).

Ну вот, что-то проясняется. Почему-то нет ни отъезда в Англию, ни приезда в Париж (ни факта, ни года). Все-таки электронный мир, пока, пусть меня извинят его пользователи и творцы, в отдельных своих проявлениях пока какой-то кривой. Что говорит не номинальный, а фактический держатель ценных сведений, Брокгауз-Ефрон собственной персоной? А вот что:

Констан, Бенжамен [Б-Е, 1895, том XVI (31-й полутом), стр. 80] Констан де Ребекк (Constant de Rebecqe, 1767-1830) – знаменитый французский писатель и политический деятель, уроженец Лозанны, происходил из гугенотского рода, оставившего Францию после отмены Нантского эдикта. В молодости живя в Париже, сошелся с энциклопедистами; в Англии вращался среди вигов; изучал английские учреждения; в Германии сделался камергером герцога брауншвейгского, при дворе которого, несмотря на личное его сочувствие к просвещению, все жило традициями старого порядка. Придворные относились к К. как к скрытому якобинцу. Брауншвейгский двор кишел эмигрантами; их нескрываемая жажда мести и легкомыслие укрепляли в К. симпатии к французской революции, хотя крайности ее и возбуждали в нем отвращение. Едва кончился террор, К. поспешил в Париж, и, купив имение, получил права французского гражданства. В Париже К. встретился с госпожой де Сталь, с которою его долгие годы связывали тесные, под конец тягостные узы. В 1796-97 появились первые брошюры К. по текущим вопросам. В одной из них, «О последствиях террора», К доказывал, что республика спаслась не благодаря террору, а вопреки; в другой – «О политических реакциях» он впервые высказал опасение, что исходом внутренней розни и озлобленной вражды партий будет военная диктатура. 18-е брюмера не замедлило оправдать это предсказание. Заняв место в трибунате, К. энергически протестовал против всех мер первого консула, направленных против свободы, и был одним из трибунов, которые в 1802 г. были удалены из собрания. Вместе с г-жой Сталь, вынужденной оставить Францию, К. скитается в Германии, Италии, Австрии, с промежутками оседлой жизни в Коппе (имение г-жи да Сталь на берегах Женевского озера). Поражение Наполеона в 1813 г. побудили К. написать трактат De l'esprit de conquete et de l'ilustation dans leurs rapports avec la civilization europeenne» (Ганновер, 1813, 2-е и 3-е издание в Лондоне и Париже, 1814), посланный им императору Александру I, с которым он провел вечер. Причины, по которым невозможно торжество завоевательной политики и всемирной монархии в современном европейском обществе, К. ищет прежде всего в настроении новых народов Европы, в их стремлении к спокойствию, благосостоянию, свободе. В 1814 г. К вернулся в Париж и выступил горячим поборником конституционной монархии и Бурбонов. В самый день бегства короля из Парижа, при вести о приближении Наполеона (1815), он поместил в Journal des Debats резкую статью о политических перебежчиках. Тем не менее, К. оказался, во время 100 дней, в числе оплотов Наполеона. Нуждаясь в поддержке либералов, Наполеон предложил К. как влиятельному вождю их составить проект новой конституции. К принял предложение, но, согласившись служить Наполеону, он надеялся заставить Наполеона служить либеральным принципам. Конституция, составленная К., по настоянию Наполеона получила название «дополнительный акт» (acte addicionel) к прежним наполеоновским конституциям, но не имея с ними ничего общего. При второй реставрации Бурбонов К. бежал в Англию, где занялся составлением своей апологии (Memoires sur le Sent jours, Париж, 1820, 2-е издание 1829). Уже в 1816 г. К. разрешено было вернуться в Париж, где он в 1819 г. занял место в палате депутатов. Это – наиболее блестящая эпоха его политической карьеры и публицистической деятельности; он неизменно остается в рядах оппозиции, на страже народных вольностей. Смерть застает К. в апогее его славы, вслед за торжеством июльской революции. 27 августа 1830 г. К. назначен был президентом государственного совета, но уже 8 декабря он умер.
Сочинения К. по конституционным вопросам собраны в Cours de politique constitutionelle, Париж (1816-1820), новое издание Лабулэ, Париж 1861-1872, отрывок от ответственности министерств переведен на русский язык в «Юридическом вестнике», 1883, N 1); Лабулэ называл этот труд «руководством свободы» (manuel de liberte). Основную идею К. можно выразить следующей формулою: цель государства есть свобода личности; средством для достижения этой цели служат конституционные гарантии. «Под свободою, – говорит К. – я разумею торжество личности как над авторитетом, который вздумал бы управлять с помощью деспотизма, так и над массами, которые присвоили бы себе право подчинять меньшинство большинству». Он проводил резкую демаркационную черту между индивидуальной свободой, требуемой новыми народами Европы, и античною свободой, к восстановлению которой направлены были усилия политических теоретиков XVIII века (Руссо, Мабли), в чем, по мнению К., заключались причины ошибок и увлечений революции. Свобода в античных республиках состояла, главным образом, в деятельном участии в общем властвовании, люди нового времени, чтобы быть счастливыми, прежде всего хотят полной независимости во всем, что относится к их занятиям, предприятиям и фантазиям. Во главе отдельных, перечисляемых им видов индивидуальной свободы, К. ставит свободу религиозную, требуя от государства воздержания от какого бы то ни было вмешательства для дела веры; столь же важна и свобода преподавания. Гарантиями индивидуальной свободы должны служить: свобода печати, поставленной под контроль одного лишь суда присяжных; ответственность министров, не исключающая и ответственности младших чиновников; многочисленное и независимое народное представительство, в лице двух палат – выборной палаты представителей и наследственной палаты пэров (впоследствии К. находил, что двухпалатная система, с наследственнстью пэров, во Франции неприменима).

Прервём автора словарной статьи. Дальше, разумеется, он сворачивает на... угадайте с трех раз – правильно, на неведомого нам Адольфа).

Упорядоченные сведения об эпохе см. в материале об основных событиях политической истории Франции того времени. Из беспорядочных дополнительных сведений, валяющихся в большом беспорядке у меня на столе, приведу ряд выразительных деталей, предоставляя воображению читателя домыслить целое:

Шатобриан, о котором тоже страсть как хочется рассказать, отмечает Констана в числе тех, кто думал и писал о Наполеоне, не разделяя ни всеобщего страха, ни всеобщего умиления, владевших почти всеми французами, причем как-то одновременно. К нашему возмущению, в соответствующем месте русского перевода шатобриановых «Замогильных записок» мы видим примечание переводчиков:

<Шатобриан приводит сходные отзывы о Наполеоне, принадлежащие М.-Ж. Шенье, Б. Констану, госпоже де Сталь, Беранже и Байрону>

Книга Шатобриана вышла с такими там и сям подарками для читателей в 1995 году в издательстве Сабашниковых, причем о том, что читаталь купил том с сокращениями, он узнает почти случайно, из предисловия, где между делом сообщается, что двухсотстраничная биография Наполеона из-за ограниченности объема не вошла в издание. Листаем Шатобриана дальше. Начались Сто дней, Наполеон стремительно продвигается к Парижу, и вот опять переводчики делают изъятие: <Шатобриан цитирует статью Б. Констана, направленную против Наполеона>. Понятные (и оговоренные в первом номере «Частного взгляда») ограничения не позволяют мне процитировать карандашные надписи на полях против этого места, отмечу только, что (а) они есть, стало быть, это уже читано мной раньше, (б) их сопровождает изрядное количество восклицательных знаков, и (в) один из этих знаков процарапал страницу. Наконец, сквозь воспоминания Шатобриана о настроениях в стране и в столице в период Ста дней, Наполеон добирается до Парижа. Шатобриан: «Бенжамен Констан страстно обличает Наполеона, а назавтра переходит на его сторону». Вот это да. Как объясняет это сальто-мортале мемуарист? (мы помним, что Брокгауз с Ефроном усмотрели тут идейно-политический расчет: мол, с паршивой тиранической овцы хоть клок принципиально-конституционной шерсти, пока есть такая возможность). Шатобриан, современник и политический соперник пишет: «Позже, в другой части моих Записок, я расскажу о том, кто внушил ему этот благородный порыв, которому он изменил из-за непостоянства своей натуры» (тут конечно, переводчикам хочется задать вопросы, дабы рассеять сомнения, возникающие из-за неопределенности сообщения, но это потом, сейчас идем дальше). А дальше – всё, лишь звёздочка примечания. Ну и кто же это внушил?

Лезем в примечания. И там вдруг какая-то другая реальность мелькает в прореху политики (не могу решить, что это за промельк – блистание или, наоборот, темное пятно). После некоторого размышления об этой иной – по отношению к политике – реальности, мы приходим к выводу, что ничего в ней не смыслим и решаем избавить читетеля от деталей, не имеющих отношения к предмету сегодняшней публикации. Для любопытных сообщаю: страница 282 сабашниковской книги, если кто на самом деле любопытный, то он найдёт.

К Наполеону можно относиться по-разному, но нельзя отказать этому человеку в своеобразном ситуативном прагматизме. Это свойство вообще весьма распространено у политиков. В рамках некоего нагромождения нелепостей, имеющих глобальный характер, они часто бывают эффективны в той или иной точке этого нагромождения. Так, совершенно бредовая Континентальная система вызвала к жизни идею Сен-Готардского туннеля, в проталкивании которой Наполеон проявил и гибкость, настойчивость. Точно так же, политически тупиковый побег с острова Эльба, приведя Наполеона в Париж, подвиг его к осознанию и принятию того факта, что французы в своем политическом развитии ушли очень далеко, фактически, в другую эпоху, отстоявшую от весны 1814 на либеральную конституцию. Быстро ухватив суть времени, Наполеон спешат: свобода печати, личная и имущественная неприкосновенность, народный суверенитет – разумеется, разумеется, в нетерпении щелкает он пальцами. Либеральная политическая линия Александра I, за год до описываемых событий заставившего Людовика XVIII принять конституционный документ, известный как Хартия 1814 года, была подтверждена Наполеоном и даже усилена им (будучи либеральной, Хартия была, тем не менее, дарована королем; весной 1815 г. Наполеон задумал и осуществил принятие констановской конституции посредством волеизъявления народа, подробнее см. во Французской хронологии в этом же номере ЧВ).

Потом Констан на 15 лет исчезает со страниц шатобриановых записок, возобновлялясь в грозные июльские дни 1830 года. За подробностями отсылаем, опять-таки, к Французской хронологии. Здесь поясним, что король Карл X, партия которого потерпела сокрушительное поражение на выборах в палату депутатов, издал четыре указа (ордонанса), отменявшие результаты выборов и установившие новый избирательный порядок, ликвидировавшие свободу печати и фаткически изменившие конституцию. Ордонансы вызвали народное возмущение в Париже, стрельбу и крики, перешедшие в уличные бои. Пролилась кровь. Неадекватность королевской администрации, для которой все происшедшее оказалось полной неожиданностью, проявилась, в частности, в том, что король не прервал своей охоты в окрестностях Рамбуйе. Лишь на третий день, когда часть армии перешла на сторону восставших, король подписал новые ордонансы, отменяющие прежние, и направил своих представителей для переговоров. Тут хочется сказать: «Но было уже поздно».

Однако это выражение из сегодняшнего момента. Это сейчас понятно, что было уже поздно. А как оно настало, то, про что сейчас можно сказать «было»? Отдадим должное Шатобриану. При всей неоднозначности своего отношения к Констану, он добросовестно отмечает, что когда среди депутатов произошло замешательство, именно слова Констана преобразовали возможность в реальность. Именно тогда стало ясно, что было уже поздно.

Когда же новые ордонансы прозвучали внезапно среди неподготовленных депутатов, никто не осмеливался высказать свое суждение. Единственным ответом явились страшные слова Бенжамена Констана: «Мы заранее знаем, что скажут нам пэры: они согласятся с отменой прежних ордонансов и на том успокоятся. Что до меня, я не буду решать судьбу королевской династии, я скажу о другом: король отделается слишком легко, если, расстреляв свой народ, скажет просто-напросто: Я все это отменяю». [Шатобриан, Франсуа Рене де. Замогильные записки. М., изд-во Сабашниковых, стр. 409].

Но разве нет вины Констана за сбой конституционного механизма? Разве не его идеи о конституционном монархе – гаранте всего политического мироздания – легли в основу Хартии? Думаю, что нет. Этот вопрос Констан разбирает в соответствующих разделах «Принципов политики» (глава 2 «О природе королевской власти в конституционной монархии» и глава 3 «О праве роспуска представительных собраний»). Можно заметить, что общим условием, обеспечивающим самое конституционно-монархическое устройство и в этом смысле являющееся наиболее универсальной нормой, Констан полагает свободу выборов. Считая право первого лица государства распускать собрание народных представителей родом гарантии от безудержного законотворчества депутатов, Констан видит в выборах необходимое дополнение к этому праву.

Роспуск собраний не является, как это утверждают, оскорблением прав народа, напротив, если выборы проходят свободно, он [роспуск] представляет собой призыв, обращенный к его правам и в пользу его интересов. Я сказал «когда выборы проходят свободно»: ведь когда они не свободны, не существует и представительной системы. (3, 17, 56)

Карл X, издав свои ордонансы, отменил именно эту свободу, столкнувшись с неустроившими его политическими результатами выборов. Эмиграция в Англию и жизнь частного лица оказались реальным личным результатом последнего Бурбона на французском троне.

2. О Приложении № 5

Почти 200 лет тому назад, а точнее в 1815 году, Бенжамен Констан опубликовал свои «Принципы политики, пригодные для всякого правления». Из недавно появившегося русского перевода мы можем узнать, какие взгляды бытовали в среде европейских интеллектуалов, когда закончился длительный период разделения континента на два противоборствующих лагеря.

Книга распадается на две части. В первой излагается теория и политическая доктрина автора. Вторая часть, вынесенная в Приложения, содержит актуальные нерешенные вопросы тех лет, имеющие более частный характер. Поразительный факт состоит в различном статусе этих двух частей. Если теория представительной демократии Констана в значительной мере воплощена в работающих институтах современности (и интересна сегодня лишь историкам), то почти все нерешенные вопросы сохранили жгучую актуальность. Вот некоторые заголовки разделов Приложений: «Об индивидуальных правах», «О свободе печати», «О том, что содействие властей не делает легитимным нарушение судебной процедуры», «О лишении свободы», «О смертной казни», «О депортации».

Как видим, за 200 лет изменились моды и технологии, сильно выросло производство стиральных машин, осваивается потихоньку космос, а главные нерешённые вопросы – всё те же.

Лишь одна из проблем, затронутых Констаном в Приложениях, вряд ли привлечет к себе сегодня широкое внимание (разве что читателям "Частного взгляда" будет любопытно взглянуть). Почему не привлечет? А вот почему.

Cудейство на олимпийских играх, геополитические воззрения, квалификация тех или иных правителей или режимов, – все это разделяет людей, социальные группы и народы. А вот по вопросу о границах государственного вмешательства в экономическую и, шире, частную жизнь существует широчайший консенсус. Ни у кого нет сомнений в необходимости масштабного государственного регулирования. Все верят в эффективность лицензирования экономической деятельности. Повсеместны надежды на результативность покровительственного таможенного тарифа. Необычайно широко распространена убежденность в справедливости высоких налогов на богачей и гуманности государственного социального страхования. Все это объединяет сегодня христиан и мусульман, жителей России и США, крестьян аграрного Юга и программистов индустриально-информационного Севера, молодую европейскую и древнюю китайскую культуру, рискнем предположить – даже палестинцев и израильтян.

Потому-то из Приложений к книге Констана выпадает Приложение № 5, "О свободе развития промышленности". Констан пишет здесь о пагубности привилегий («любой промысел, не способный существовать вне помощи власти, оказывается разорительным. Поощряя его, правительство платит людям, чтобы они работали в убыток»), о связи между запретами и преступностью («торговые запреты не только искусственно порождают преступления, но и побуждают людей их совершать, чиня помехи для неимущего класса»), об опасности предпринимательской деятельности государства («когда поощрений будет не хватать, власть прибегнет к принуждению, так как она редко соглашается не взять реванша за неуспех своих предприятий»), о развращающем действии государственных заказов («внушают стремление заменить торговые отношения на отношения изворотливости и покровительства»).

Отмечая неэффективность государственного вмешательства («лица, чьи убытки заранее возмещены, не привнесут в дело старания и заботы; они будут тешить себя надеждой, что правительство вновь придет на помощь»), главную опасность Констан видел в неизбежном разрушении общественной морали. «Труд и успех – единственное средство предприятий, работающих на свой страх и риск, преувеличение и милости – более надежные и быстрые средства для тех, кто спекулирует государственной помощью».

Но время Констана прошло, мораль изменилась, и мы с гордостью можем с высоты прожитых двух веков сказать ему: «Товарищ не понимает».