Это – не предуведомление, это что-то другое.

Продолжаю считать успех европейских левых партий 1997-1999 годов временным, неглубоким, ситуативным. Хотя хорошо понимаю, что у народов, медленно соображающих, это "временно" может растянуться на полтора десятка лет. Не потому, что они глупее других, просто либо темперамент такой, либо накопленное богатство велико, либо и то, и другое. Содержание,  логика - в данном случае полная отработанность, исчерпанность социалистической доктрины во всех ее модификациях - от скорости распространения этой идеи по головам не меняется.

Предсмертная судорога социализма у всех проходит по-разному. Вот в Испании в минувшее воскресенье убедительную победу на парламентских выборах одержали несоциалистические партии. Вот в Беларуси невиданные демонстрации прошли (до них, похоже, наконец, дошел наш 1991 год).

Здесь намечается сквозная тема четверга.

Что после?

Прогнали (умер, свергли, провалили на выборах, отправился на пенсию, в отставку, уступил уговорам лорда-канцлера, что-то еще) некто "плохой" (правитель, режим, строй, хунта, партия, оккупационная армия). Надо выбирать хорошего.

А как?

Предположим для простоты, что имеет место полное совпадение лица, доктрины и политического механизма. Есть политическая машина, принятая в данной культуре. Есть подходящие непротивные кандидаты. Все говорят о хорошем, никто не говорит: "выберите (назначьте, коронуйте, присвойте звание, утвердите решением съезда) меня – я вам столько плохого сделаю, потому что Родину нашу не очень люблю". Народ строго спрашивает: "Родину любишь?" А они все как один кричат: "Люблю, очень люблю". Не отличить.

В этом не отличить.

А в чем?

Вот в системе их взглядов на устройство общества, а если более узко – экономики, и лежат отличия. Предположим, что они, эти отличия имеются.

Моя гипотеза состоит в том, что эти отличия начинаются гораздо правее того места, где сейчас топчутся политики. Век-то был левый, левого материала написаны и созданы – горы, разнообразие приемов - огромно. А правых, куда ни пойди – там два человека, да там трое, даже там – десятка два, не больше. Российский правый президент еще, небось, в детский сад ходит. Потому что, если он уже в школе учится, то почти невероятно, что он пересмотрит свой интеллектуальный запас, создаваемый, конечно же, из левых деталей. Да мы и не вправе от людей таких трансформаций ни требовать, ни ожидать.

В рамках этой гипотезы получает объяснение феномен "сползания туда же". Прошу прощения за картинки, но здесь у меня формат нестрогий.

Представим себе нас, сидящих сами знаете где. И идет оттуда наклонная плоскость. Идет вверх, по ней выбраться можно. И мы карабкаемся. И когда выбираемся на мало-мальски чистое и сухое место, останавливаемся. Это – наш предел правизны. Кто дальше от ямы, кто ближе, но до конька крыши, до перелома, до необратимости, до point of no return – не добираемся. Все множество точек зрения – еще на этой, левой стороне забора, на этом скате, на этом берегу.

Мы успокаиваемся, перестаем двигаться. Выбираем, назначаем. Неудивительно, что через какое-то время начинаем сползать. И опять оказываемся там же. "Мы" это надо широко понимать. Германия с Британией у самого конька остановились, Италия где-то там же, Франция. Греция и Румыния уже левее, к яме поближе, пониже (в модели ската крыши). Ну и совсем внизу, в крови и радиоактивных отходах мое родное бывшее СНГ сидит. Думает – куда бы податься.

За все СНГ не скажу, а у нас тут – то не работает, это не действует, властей много, а порядка нет, бизнес опять приобретает статус подпольной деятельности, по радио – марши, по телевизору – "растерзать наймитов и убийц", власти берут деньги в долг, на эти деньги плакаты печатают, про то, что каждый должен еще один вид личных номеров получить,  зачем-то добавляя, "совершенно безопасный".

Европы тут мало могут помочь. И они, и даже друг Билл, и (пусть вызову праведный гнев детей, у которых отбираю игрушку) даже все вместе взятые Мировые банки с МВФами – на этой стороне, на нашей, на левой. Выше, дальше от того места, где мы находимся, но на той же.

Действительный смысл Пиночета состоит в том, что он свою страну перетащил через этот наклонный забор. Поэтому из всех диктаторов века удостоился мести от левой общественности – именно он.

Ну и его страну, конечно, теперь после выборов, будут с хрустом всем левым миром обратно тянуть. А сзади новоизбранный социалист-президент будет подсаживать.

Там, правда, есть кому сопротивляться. Страна небогатая, работящая. На велфере сидеть возможностей нет, да и соседей стыдно. Масса народу, живущего на обслуживании государственного перераспределения, относительно невелика. Церковь и армия относительно чисты и крепки. Поколения, помнящие социализм, еще живы.

FT Weekend за 11/12 марта сообщает.

Швейцарские власти заморозили счета президента африканской страны Берег Слоновой Кости Henri Konan Bedie, его родственников и других высших должностных лиц этой республики. Подробностей не сообщается, в частности, сумм. Известно только, что счета были открыты в банках Женевы, Цюриха и Лугано.

Счета были заморожены по требованию "властей" этой республики. Властей я написал в кавычках, так как ранее в этой республике произошел военный переворот, первый, кстати, в этой стране.

Первый швейцарский парадокс, скорее всего мнимый. Он состоит в том, что свержение законно избранного президента, вроде бы делает новые "власти" нелегитимными. То есть все их требования – не более чем "требования". Мнимость этого парадокса связана с моей малой информированностью. Скорее всего, эти самые "власти" как-то свой переворот оформили и швейцарцы их "требования" обязаны воспринимать как требования.

Второй швейцарский парадокс состоит в следующем. Как и многие страны, пользующиеся рекомендациями экспертов и специалистов, эта страна, скорее всего, каким-то образом ограничивала право граждан держать принадлежащие им деньги в тех местах, где граждане хотят их держать. Само это требование посылает сигнал гражданам. Государство сообщает следующее: мы ваши деньги не считаем вполне вашими, берегитесь. Граждане начинают усиленно деньги прятать и укрывать. Те государственные служащие, которые имеют в силу высокого положения (первые лица) или должности (денежные власти, прежде всего центральные банкиры) доступ к мировой банковской сети, не выдерживают соблазна и начинают заниматься тем же, чем занимаются все, но в особо крупных размерах (что раздражает сограждан) и с использованием служебного положения (что вызывает горькую обиду и до ненормальных высот подымает престиж "внешторговцев").

В конце концов, эти чувства воплощаются в ярость, которая, как известно, во-первых, благородная, во-вторых, вскипает как волна. Первых лиц и их центральных банкиров свергают, не избирают, словом меняют, как умеют. Пишут в Швейцарию и блокируют счета. Копил, копил, а все пропало.

Расколдовывается второй швейцарский парадокс довольно просто. Этот конец надеждам на безбедную старость предопределен действиями самих пострадавших. Они совершали эти действия, когда были первыми лицами и центральными банкирами. Но не когда незаконно переводили деньги – это следствие – а когда возводили (или сохраняли принятые по наследству) нелепые ограничения. Сегодня эти ограничения кажутся вечными и как бы природой данными, а ведь им и ста лет нет. Первый же, кто сообразит их отменить, (а) перестанет быть нарушителем и (б) освободит целую страну, как герой из сказки, заслужив уважение и любовь современников и потомков.

Удивительно! Не собирался я про это писать, пока не услышал о визите британского премьер-министра Тони Блейра в северную столицу. Подумал, уж не решил ли он на брегах Невы отпраздновать знаменательную дату.

Дата вот какая. Ровно сто лет тому назад, 28 февраля 1900 года был образован Комитет лейбористских представителей (Labour Representation Committee, LRC), ставший зародышем той трудовой, или лейбористской партии, лидером которой является милейший Тони. Тогда же, сто лет назад, секретарем LRC стал Рамсей Макдональд (Ramsey MacDonald, 1866-1937), позже – сэр, фигура, как теперь говорят, знаковая.

Сей шотландец, выросший в неполной семье...

Сей шотландец, выросший в неполной семье, не был, однако, главным в деле создания лейбористской партии, подобно тому, как Сталин не был главным в деле создания партии большевистской.

Макдональд был еще заурядным молодым лондонским журналистом, раздумывал – не покинуть ли ему угрюмых английских социалистов-марксистов (он был членом СДФ, Социал-демократической федерации), когда Кейр Харди (Keir Hardie), до этого уже создавший Независимую партию труда (Independent Labour Party) исключительно в целях продвижения профсоюзов в парламент, начал активную кампанию по привлечению сторонников для достижения этой цели.

Профсоюзы (в Англии – trade unions, в США – labor unions) произошли от родителей, каждый из которых был антирыночным и антилиберальным.

Первым родителем были старинные гильдии и цеха, ограничивающие доступ на рынок новичкам, фиксирующие цены и тарифы (формируя тем самым серый и черный рынок), вступающие в заговор с властями против публики, навязывая ей лицензионную и картельную удавку. В книге Пола Джонсона "The Birth of the Modern" приводится ошеломляющий список изобретений и технологий, появившихся вопреки дикому давлению этих прото-профсоюзов. Сливной бачок и паровой молот, модернизированный печатный пресс (ставший основой влияния газет) и система массовой транспортировки пассажиров по железной дороге, приемы парикмахерского дела, многие медицинские инструменты, – десятки подобных нововведений не появились бы, одержи предки профсоюзов победу в борьбе с внесистемными одиночками.

Вторым родителем профсоюзов были тайные рабочие кружки, создававшиеся в Англии и США (в Америке первый профсоюз был тайным орденом под названием "Рыцари труда", а его лидер носил звание "Великий магистр"). В Англии и в Америке главным мотивом создания этих рабочих кружков было не допустить конкуренции на рынке труда (монополистической сговор и подавление сопротивляющихся ему с помощью запугивания, избиений и других террористических методов). Специфически английским мотивом была борьба за социально-культурное равенство работающих по найму: в сословном обществе факт равенства сторон трудовой сделки маскировался тем, что один персонаж должен был разговаривать с другим, стоя и сняв шляпу. Эта социальная игра скрывала суть торговой сделки и породила легенду об "особых правах рабочего класса". В XIX веке по мере расширения и универсализации конкуренции стремительно демистифицировалось отношение труда и капитала как чего-то особого, отличного от отношения сторон сделки.

Был и обратный процесс, уловленный чутким Харди – расширение электората, постоянная дополнительная эмиссия голосов. Именно это, а также неопределенность, ничейность этого ресурса, порождала сильнейшую тягу к организации и политическому оформлению рабочего движения.

Продолжение следует

Тут будет привал. На привале – отступление о стиле.

Но вначале – вложенное отступление об асимметричных привалах.

Для различения этих отступлений, воспользуемся старинными фортрановскими конструкциями 60-х годов прошлого века (кто не знает, что это такое, спросите у старших).

SUBROUTINE отступление о стиле

Этот привал посвящается стилям. Такой привал есть для меня нечто типовое, поэтому вначале – отступление о привалах.

CALL отступление о несимметричных привалах.

C: Конец отступления об асимметричных привалах.

Итак, о стилях. Речь, напомню, шла о первом (по времени) секретаре Комитета лейбористских представителей – Рамсее Макдональде, выросшем в неполной семье.

"Выросший в неполной семье" говорят сейчас, в начале XXI века, в период разгула политкорректности. В конце XIX – начале XX века стиль был иной. Кратко я бы сформулировал это так. Говорили прямее и проще, но в целом вежливее. Макдональд был, говоря по тогдашнему, незаконнорожденное дитя.

Совершенно замечательный, ни на что не похожий стиль находим в советских справочниках и книгах. С характерной для всего советского стилистической невменяемостью там смешаны тактичность и таинственность. К примеру, Макдональд там – "выходец из семьи шотландского учителя".

Если же говорить о стиле вольно, расширяя это понятие до обычаев и нравов, то, раз уж сегодня заехали в Англию, не удержусь от цитат уважаемой Агаты Миллер, более известной по фамилии, взятой ей после первого замужества (странным образом совпадает с танковой подвеской и группой, голосившей в мои молодые годы "Yellow River" и сдуру показанной однажды обалдевшему от лицезрения настоящей английской группы советскому зрителю).

С: Конец отступления о стиле

(см. Кристи, Агата. Автобиография, СПб, Лимбус-Пресс, РИК "Культура", 1997. Перевод В.Чемберджи и И.Дорониной безупречен).

Вначале, до А.Кристи (Миллер) – пару слов о сухих материях, об экономической теории.

Кейнс разделил деньги в карманах граждан и на принадлежащих им счетах на две категории: потребление и сбережения. Потребление – все, что люди потратили (ex post) или собираются потратить (ex ante) в течение некоторого периода. Их денежный запас тем самым уменьшается, а прирост остатков является "сбережениями". (Пользуясь случаем, расколдуем в скобках один терминологический курьез. По-русски сбережения есть нечто накопленное, интеграл, запас. То, что у Кейнса и в нацсчетах savings – надо переводить "прирост сбережений". Иначе получается путаница, которую я успеваю отловить у выпускников. Их, правда, горстка, но я утешаюсь мыслью, что природа правильного – не количественная).

На самом деле ситуация иная. Сбережения – это то, что люди не собираются потреблять. Не сейчас или в будущем, а вообще. Таким образом, деньги подразделяются на три категории: средства для немедленного потребления, средства не для немедленного потребления и сбережения, которые осуществляются (а не получаются остатком) в ходе инвестиционных решений людей, когда они жертвуют своим потреблением (пусть и будущим) ради дохода (будущего же). Мы принимаем эти решения на основе наших личных временнЫх предпочтений, зависящих не только от нашей психологии (Кейнс любил изобличать "жадность" рантье), но и от всей совокупности наших жизненных обстоятельств, включая наш возраст, образование, возраст детей, наличие больных иждивенцев и прочее, и прочее.

Австрийская школа к 30-м годам XX века вызывала сильнейшее раздражение правительственных чиновников и функционеров всех партий, дружно левевших, в частности, потому, что полагала личные обстоятельства – данными, а человека, тем самым, суверенным. По крайней мере, по отношению к его собственности вообще и деньгам в частности.

К 30-м годам промотавшиеся правительства уже были готовы ограбить население и бизнес своих стран, но стеснялись делать это с большевистской топорностью. Тут и подоспел Кейнс со своим подлогом, дав основания государству прикрыться "рекомендациями науки".

Агата Миллер-Кристи не знала ничего этого, про Кейнса слышала, но вряд ли больше. Она зафиксировала тип человека, исчезнувший в течение этого века, именно вследствие изменения экономических воззрений. Этот тип был воплощен в ее отце. Одна из составляющих его личности, безусловно, сформировалась под воздействием состояния, оставленного ему его отцом, американским бизнесменом. Отсутствие конфискационных налогов на наследство, на прирост капитала, отсутствие ограничений на перемещение капитала сделало возможным управление его активами в Нью-Йорке (инвестиционные банкиры без государственного регулирования не украли у живущей за океаном семьи ни цента за 60 лет – работает репутация как следствие конкурентного нелицензируемого, то есть не защищающего недобросовестных от новичков, рынка). Отец Агаты всю жизнь был президентом Крикетного клуба и главой огромной счастливой семьи.

Сегодняшние старики не понимают, что они ограблены многажды, а не только вследствие обесценения их советских сбережений. Обесценились ведь жалкие остатки. Их полные пенсионные сбережения взорвались на Новой Земле и в Чернобыле, закопаны в мелиоративных пустынях Поволжья, на БАМе, рассыпаны диоскиновыми пятнами по почве...

Но дадим слово писательнице.

Семья. Двое родителей, трое детей, бабушка. Уровень жизни.

А теперь заглянем на рынок труда.

Сомневаюсь, что теперь существуют настоящие горничные, может быть осталось несколько, возраст которых колеблется между семьюдесятью и восемьюдесятью годами. [Остальное – ] женщины, выкраивающие время между службой и нуждами своих детей, чтобы немножко подработать [написано в 1950 г., лейбористы у власти, налоги запредельные, в мирное время (!) введены продовольственные карточки, торговля валютой – уголовное преступление, "служба" – почти наверняка госслужба в невероятно размножившихся даже после окончания войны госконторах – старая добрая лейбористская Англия. – Гр.С.], симпатичные дилетантки, они редко внушают уважение, с которым мы относились к нашей прислуге.

А вот моральный климат 90-х годов прошлого века, до исторического материализма:

Обращу внимание на следы несомненной осознанности нравственного здоровья (а не только выгодности, разумности), проистекающего от разделения труда и обмена его разными видами (накопления семьи в этом случае – консервированная ценность труда предшествующих поколений).

Вот семья внезапно и значительно беднеет. Заболевает отец. Начало века.

Путешествие за границу в те времена происходило при совершенно невероятных по сравнению с теперешними обстоятельствах. Естественно, не было никаких паспортов, и не нужно было ничего заполнять. Вы покупали билеты, резервировали места в спальном вагоне, и все".

Закончим на этом. Закрываем и тему стиля, и привалов, и эпохи, и выползания из светлого завтра, которое стало безнадежным вчера.