Перевод © А.В.Куряев

Научная редакция © Гр. Сапов

Редакция © Gr.Sapov Research

Salerno, Joseph T. The Place of “Human Action” in the Development of Modern Economic Thought. The Quarterly Journal of Austrian Economics, Spring 1999, Volume 2, № 2, pp. 35-66.

Объяснение механизма ценообразования есть ядро любой экономической теории. Как писал Мизес, “главный предмет исследования экономической теории – процесс формирования денежных цен на товары и услуги, обмениваемые на рынке” [Mises, 1998, р. 235].

В соответствии с этим утверждением, ядром “Human Action” нужно считать части III и IV [рр. 201-684], озаглавленные, соответственно, “Экономический расчет” и “Каталатика, или экономическая теория рыночного общества”. Именно здесь, на протяжении этих почти пятисот страниц, теория процесса установления фактических рыночных цен впервые изложена так полно и последовательно.

Разумеется, Мизес не создал эту теорию с нуля. Теория цены, развитая им в “Human Action”, представляет собой наиболее ценное из всего созданного в рамках австрийской школы экономической теории. Это – высшая точка развития той концепции цены, которая была сформулирована Карлом Менгером еще в 1871 г. Эта концепция разрабатывалась затем в трудах небольшого числа великолепных экономистов, принадлежащих к поколению, которое пришло на смену Менгеру и предшествовало поколению Мизеса. В их числе следует назвать, прежде всего, Евгения Бем-Баверка, Дж. Б. Кларка, Филлипа Х. Уикстида, Фрэнка А. Феттера и Герберта Дж. Дэвенпорта. К сожалению, по причинам, которые будут объяснены ниже, менгеровский подход, потеряв свое влияние после Первой мировой войны, до середины 1930-х годов пребывал в летаргическом сне. Выдающимся вкладом Мизеса является то, что в “Human Action” он в одиночку возродил этот подход и развил его до стадии последовательной и полной теории цены.

Предлагаемая вашему вниманию статья разбита на три части части.

В Части I излагается развитие менгеровской концепции цены в период, оканчивающийся 1914-м годом, когда данный подход достиг зенита своего международного влияния.

Часть II посвящена описанию поразительно быстрого упадка влияния менгеровского направления. Здесь же приводятся четыре объяснения этого феномена. Я подробно разбираю каждое из них. Этот разбор включает анализ двух фундаментальных теоретических проблем, которые не были решены первым поколением исследователей, работавших в рамках концепции Менгера.

В середине 1930-х годов Мизес начал в одиночку возрождать эту концепцию, и публикация в 1949 г. “Human Action” стала кульминацией именно этих усилий. Вся эта деятельность темой Части III. Здесь же мной выдвигается тезис, оспаривающий общепринятое мнение о популярности австрийской экономической теории в середине 1930-х годов, когда она внезапно была погребена “кейнсианской лавиной”.

Чтобы по достоинству оценить вклад Мизеса, необходимо вначале в общих чертах обрисовать ход развития "чистой экономической теории" (pure economic theory – термин, введенный французскими экономистами для выделения фундаментальных теоретических исследований из бурно диверсифицировавшейся политической экономии начала XIX века – прим. науч. ред.) в период с начала 1870-х до 1930-х годов.

В результате маржиналистской революции 1870-х годов сформировались три принципиально отличных друг от друга подхода к теории цены.

Леон Вальрас попытался дать объяснение процесса ценообразования в методолгической парадигме астрономии и классической механики, определив задачу описания рынка как "общую проблему статического равновесия, описываемого системой уравнений” [Ingrao, Israel, 1990, p. 92]. Подход Вальраса, опиравшийся на понятие общего экономического равновесия, хотя и был, по общему признанию, последовательным, но совершенно игнорировал феномен времени и, будучи, тем самым, достаточно механицистским, не породил никакой собственной теории процесса установления цен в реальном мире. Вальрасу не удалось выдвинуть теории или метода для исследования фактически существующих (то есть неизбежно неравновесных) денежных цен, порождаемых развертыванием рыночного процесса.

Существовал и иной подход, основывавшийся на понятии частичного равновесия. Он разрабатывался Маршаллом и представлял собой попытку построить реалистичную экономическую теорию путем отказа от анализа фундаментальных причин, вызывающих к жизни феномен цены и издержек, описываемых в терминах потребительского выбора. Вместо этого Маршалл, вслед за экономистами классической школы, совершенно поверхностным образом сосредоточился на фигуре бизнесмена. Этот подход, никак не способствуя большей реалистичности, вел к анализу изолированного акта установления индивидуальной цены. При этом игнорировалось наличие той сложной взаимообусловленности между ценностью и ценами, которая имеет место в реальной экономике.

Подход Менгера был совершенно иным, чем подходы Вальраса и Маршалла. Он был одновременно и последовательным, и реалистичным.

Менгер с немалой смелостью заявил в предисловии к своим “Основам”:

"Особое внимание мы уделили исследованию причинной связи между хозяйственными явлениями, касающимися продуктов, и соответственными элементами производства не только для установления теории цены, соответствующей природе явлений и обнимающей все явления цены (вместе с прибылью на капитал, заработной платой и доходом с земли) с единой точки зрения, но и в силу важных выводов, которые мы благодаря этому получаем относительно некоторых других хозяйственных факторов, совершенно до сих пор не поддававшихся пониманию. [Menger, 1981, p. 49]; (русский текст дается по воспроизведению русского издания книги Менгера 1903 года, опубликованному в книге “Австрийская школа в политической экономии. Менгер, Бем-Баверк, Визер”. Под редакцией и со вступительной статьей В. Автономова. М., 1991, “Экономика”, стр. 37 – прим. науч. ред.).

Менгер стремился объяснить “фактически обмениваемые количества товаров” в соответствии со своими принципами поисками универсальной теории, основанной на реальности [Menger, р. 191]. Поэтому он сосредоточил свое объяснение на мгновенных состояниях равновесия обмена, или, как он их называл, “моментах покоя”, которые совпадали с возникновением эмпирических рыночных цен [ibid., р. 188]. И хотя он тщательно избегал механического анализа в стиле концепции общего экономического равновесия (поскольку этот подход не содержал причинного объяснения установления реальных цен), Менгеру удалось дать методологически единой и последовательное объяснение процесса установления цен. Именно поэтому свой трактат он начал с признания того, что “все вещи подчиняются закону причин и следствий” [ibid., р. 51]. Для Менгера реальной и конечной причиной всех явлений, связанных с ценностью и ценами, был неоспоримый факт универсального человеческого стремления к удовлетворению потребностей. Объектами этого стремления являются объекты внешнего мира, характеризующиеся редкостью и воспринимаемые как причины удовлетворения потребностей. Более того, поскольку каждый действующий субъект должен оценивать относительную важность удовлетворения множества своих конкретных нужд или потребностей, то все экономические блага взаимосвязаны в рамках “причинной связи благ” (выражение Менгера) как взаимодополняющие или замещающие друг друга объекты, факторы производства и конечные продукты [ibid., p. 56]. Поэтому, вся конфигурация ценностей и цен является постоянно воспроизводимым и внутренне связанным результатом взаимодействия оценок ценности и выборов отдельных людей.

В начале 1880-х годов начали публиковаться первые последователи Менгера, Бем-Баверк и Фридрих фон Визер, ставший позже другом Бем-Баверка и даже его свояком. Быстро растущий поток публикаций Бем-Баверка, Визера и других последователей Менгера в Австрии и других странах постепенно превратился в половодье. В результате, к концу десятилетия “австрийская школа” уже отчетливо сформировалась и начала завоевывать всемирную известность.

Важно отметить, что уже на самом начальном этапе развития австрийской школы в ней имело место глубокое расхождение по ключевой проблеме основ теории. С одной стороны, Бем-Баверк полностью впитал менгеровский метод исследования цены, основанный на понятиях причинности и действия, и пытался развивать его и применять в новых областях. Визер, напротив, ухватился только за менгеровский “субъективизм”, воплощенный в принципе предельной полезности. И хотя Визер вывел некоторые полезные следствия из этого принципа, он совершенно проигнорировал всю тщательно выстроенную Менгером теорию процесса установления цены как конкретного действия. Целью Визера было создание собственной теории общественного благосостояния, основанной на состоянии общего равновесия, которое он называл “естественной ценностью”, и связать ее (через концепцию предельной полезности) с основаниями человеческой психологии. Как мы увидим ниже, этот раскол между самыми выдающимися последователями Менгера первого поколения имел далеко идущие следствия для развития австрийской школы.

На протяжении трех десятилетий, в 1884-1914 гг., австрийская школа процветала. Был достигнут существенный прогресс в превращении менгеровского подхода в законченную теорию цены. Этот прогресс отражен в работах прежде всего Бем-Баверка, Уикстида [Weekstede, 1967] в Великобритании и Кларка [Clark, 1965], Феттера [Fetter, 1915] и Дэвенпорта [Davenport, 1968], главных представителей так называемой “американской психологической школы”, в США. Пик влиятельности менгеровской теории цены совпал с публикацией трактатов Уикстида (1910), Дэвенпорта (1913) и Феттера (1915). Как вспоминал много позже Хайек, “в первые послевоенные годы работы американских экономистов Джона Бейтса Кларка, Томаса Кавера, Ирвинга Фишера, Фрэнка Феттера и Герберта Джозефа Дэвенпорта нам в Вене были известны больше, чем работы других зарубежных экономистов, за исключением, возможно, шведов”.

К сожалению, достигнув максимального международного влияния, австрийская школа быстро пришла в упадок. Можно выделить четыре основных группы причин этого упадка.

Первая группа объединяет события и обстоятельства, имевшие место в Вене в последнее довоенное десятилетие. Главным здесь было преждевременное угасание жизненных и творческих сил Бем-Баверка, закончившееся его безвременной кончиной в 1914 г., и одновременный расцвет творчества и интеллектуального влияния Йозефа А. Шумпетера.

Вторая группа причин образована появлением и распространением в англоязычных странах экономической теории Маршалла, к началу 1920-х годов ставшей доминирующей в пространстве чистой теории.

Третьим фактором, работавшим на подрыв менгеровского подхода к теории цены, стала резкая активизация исследований работ, выполненных на континенте в парадигме общего равновесия, исследований, начавшихся в Лондонской школе экономики после прибытия туда в 1931 г. Фридриха фон Хайека.

Наконец, в рамках самого менгеровского подхода, включая даже различные утонченные его варианты, разработанные Уикстидом, Феттером и Дэвенпортом, имелись слабые места. Наличие этих слабых мест способствовало формированию, закреплению и широкому распространению мнения, согласно которому метод Менгера является всего лишь менее строгим, вербальным вариантом анализа проблематики общего экономического равновесия.

Ниже мы рассмотрим все эти четыре фактора более подробно.

Бем-Баверк приобрел международную репутацию после публикации в 1886 г. монографии “Grundzüge der Theorie des wirtschaftlischen Güterwerthes”*, заново сформулировавшей и расширившей принципы менгеровской теории ценности и цены. Последовавшая в 1889 г. публикация второго тома его авторитетного трактата “Capital and Interest”** (1959) и вызванная им длительная полемика, показала, что Бем-Баверк принял от Менгера эстафету лидерства. Последний с начала 1880-х годов не сделал никакого существенного вклада в экономическую теорию, за исключением двух блестящих статей о капитале и о деньгах, опубликованных соответственно в 1888 г. и 1892 гг. Его главная книга, "Основы экономической науки" давно не издавалась, став библиографической редкостью.

Для утверждения и распространения менгеровского подхода обстоятельства начали становится неблагоприятными задолго до смерти Бем-Баверка, последовавшей в 1914 году, когда ему было 64 года В 1889 г. Бем-Баверк пошел на государственную службу, где оставался в течение 15 лет. Хотя все это время он внимательно следил за быстро растущей литературой и продолжал публиковаться, обязанности высокопоставленного государственного служащего не оставляли достаточного свободного времени для научной работы. К 1905 году, когда Бем-Баверк возглавил специально созданную для него кафедру в Венском университете, и академические занятия снова стали для него основной работой, он приобрел статус уважаемого ветерана австрийской политической и общественной жизни, что не позволяло ему полностью защитить свое время и энергию от неакадемических притязаний. Кроме того, естественным образом, сообщество экономистов-ученых наделяло его административными позициями. В течение многих лет он был членом Совета Австрийской экономической ассоциации. В 1907 г. он был избран вице-президентом, а в 1911 – и президентом Австрийской академии наук. В дополнение к этим тяжелым обязанностям, отнимавшим у него много времени, его способность энергично возобновить свои научные исследования была подорвана огромной рабочей нагрузкой, с которой он сталкивался в течение предыдущих 15-ти лет, и которая тяжело сказалось на его здоровье. Так что когда он вернулся к академической жизни в возрасте 54 лет, “он выглядел старше своих лет”. Два года спустя он называл себя “стариком”.

Итак, Бем-Баверк не участвовал в академической жизни, – вначале в силу своей занятости, а затем по состоянию здоровья. Менгер в 1902 г. покинул Венский университет, выйдя в отставку. В следующем году его его кафедру возглавил Визер. Визер был многословным и своеобразным мыслителем и, как упоминалось выше, в теории цены был склонен следовать скорее Вальрасу и его концепции общего экономического равновесия. И хотя, по общему мнению, определяющее теоретическое влияние на него оказал Менгер, во всем, что касается теории цен, Визера, в отличие от Бем-Баверка, или даже Уикстида и Феттера, безусловно, нельзя отнести к менгеровской традиции. Как писал о нем его университетский студент Шумпетер: "Всякий, проникавший в интеллектуальную вселенную Визера, сразу попадал в новую атмосферу. Как если бы некто вошел в новый дом, который не имеет никакого сходства с другими известными ему домами, с чуждой нашей эре планировкой и мебелью, приводящей в замешательство... Редкий ученый столь мало обязан другим авторам, как Визер. Что касается основ его научного мировоззрения, то ими обязан только Менгеру; однако и Менгеру он обязан лишь начальным импульсом... Создавая свои произведения, он с величественной невозмутимостью отмахивался от всего, что писали другие специалисты... Он не читал так, как обычно читают исследователи, то есть быстро и помногу, и редко стремился усвоить удачные находки интеллектуальных систем, созданных другими людьми”.

Мизес демонстрировал значительно меньший энтузиазм в отношении интеллектуальных способностей и достижений Визера, чем Шумпетер, но также утверждал, что работа Визера, после получения начального импульса, немногим обязана Менгеру. Признавая, что Визер “мгновенно” осознал значимость книги Менгера и “обогатил теорию в некоторых отношениях”, Мизес отрицал, что Визер был “созидательным мыслителем” и считал, что в целом он “принес больше вреда, чем пользы”. Согласно Мизесу, Визер фактически “никогда не понимал сути субъективизма в австрийской школе, и эта ограниченность стала причиной многих допущенных им ошибок... Его идеи об исчислении ценности подтверждают вывод, согласно которому его нельзя называть членом австрийской школы, а следует причислить, скорее, к лозаннской школе”. (Mises 1978, p. 36). Такой оценке Мизеса вторит Джордж Стиглер, утверждая (Stigler 1949, p. 158), что теория вменения Визера “гораздо ближе ранним произведениям Вальраса, чем работам Менгера и Бем-Баверка”.

Шумпетер поступил в Венский университет в 1901 г. и начал изучать экономическую теорию в 1903 г. под руководством Визера, тогда только что занявшего должность, которую в течение многих лет занимал Менгер. Именно встреча Визера и Шумпетера и образование из них пары "учитель – ученик" ознаменовала начало крушения менгеровского подхода к теории цены в самой Австрии. Шумпетер испытал “глубокое влияние” со стороны Визера, а “их идеи во многих разделах экономической теории имели огромное сходство” (Allen 1994, p. 37). И хотя также верно, что Шумпетер (Schumpeter 1969, pp. 143-90) принимал участие в знаменитом семинаре Бем-Баверка в 1905 и 1906 годах и позже пылко восхвалял Бем-Баверка как своего великого учителя, уже в своей первой книге он определил Визера и Вальраса как “двух авторов, которые были ему ближе всего” (Machlup 1978, p. 462). Эта книга, “Das Wesen und Hauptinhalt der Theoretischen Nationalökonomie” (“Природа и сущность теоретической экономики”), была опубликована в 1908 г. и представляла собой попытку объяснить и защитить использование в качестве основного инструмента чистого экономического анализа модели, или, как называл ее Шумпетер, “схемы”, “статической экономики”. В этой модели все экономические величины находятся в неизменном взаимообусловленном общем равновесии. Следует отметить, что именно в этой книге Шумпетер сформулировал концепцию “методологического индивидуализма”, которой суждено было стать неотъемлемой частью австрийской школы экономической теории [Swedberg, 1991, p. 26].

“Das Wesen” сразу выдвинула Шумпетера в первые ряды европейских экономистов, работавших на континенте, и утвердила его в качестве выдающегося представителя третьего поколения австрийской школы. Визер написал на книгу длинную и почтительную рецензию, местами носившую хвалебный характер. Основное (и ошибочное) возражение Визера сводилось к тому, что Шумпетер “отверг психологию” в качестве основания теории предельной полезности. Тем не менее, Визер считал книгу достижением первоклассного (хотя и незрелого) ума. Так, Визер писал, что “всюду [в этой книге] можно распознать богато и разносторонне подготовленный ум, открытый всем интеллектуальным течениям времени... [Шумпетер], ступивший на стезю науки всего несколько лет назад, может с законной гордостью утверждать, что эта книга написана не для начинающих, что она предполагает весьма детальные знания о состоянии нашей науки”. (Цит. по: [Allen, 1994, pp. 83-84].

Вальрас, на которого эта книга также произвела благоприятное впечатление, писал коллеге, что книга является “весьма профессиональным сочинением, имеющим большое значение” (цит. по [Swedberg, 1991, p. 30]. В США Кларк, к тому времени старейшина американских экономистов, написал на книгу благожелательную рецензию для "The Political Science Quarterly", завершив ее словами: “Эта работа одновременно критическая и конструктивная, и в каждом направлении она вносит значительный вклад в развитие экономической науки” (цит. по: [Allen, 1994, p. 84].

В противоположность своим выдающимся современникам, Бем-Баверк не нашел добрых слов в адрес “Das Wesen”, так как прекрасно осознавал, сколь глубоко ее метод противоречил методу Менгера. Тем не менее, он считал Шумпетера выдающимся экономистом. В своем, как обычно проницательном примечании, Бем-Баверк дал уничтожающую критику вопиющей попытки Шумпетера в “Das Wesen” вырвать с корнем из экономической теории концепции “причинности” и “объяснения” и заменить их концепциями “функции” и “описания” [Böhm-Bawerk 1959, vol. 3, pp. 228-29]. Однако Бем-Баверк смягчил свою критику, в заключение шутливо сказав о “выдающемся экономисте”, который “позволил сбить себя с верного пути, так как использовал математическую концепцию функции и, следовательно, не осознавал опасности порочного круга”. Фактически, именно благодаря ходатайству Бем-Баверка Шумпетер в 1911 г., в возрасте 28 лет стал самым молодым полным профессором в престижном Университете Граца и одним из самых молодых профессоров в Австро-Венгрии [Allen, 1994, pp. 101-02, 117-22], [Stolper, 1994, p. 6].

Это странное, двойственное отношение Бем-Баверка к Шумпетеру – презрение к его работам и уважение к его способностям – ясно обнаруживается в письме к Кнуту Викселю. В письме, датированном 9 июля 1912 г., Бем-Баверк писал: “Шумпетер также очень молод. И, разумеется, он никак [sic] не мог бы справиться с таким гигантским предприятием [“Das Wesen”], на которое он рискнул замахнуться. Но я считаю его очень талантливым. Что касается его следующей, второй книги (“Theorie der wirtschaftlichen Entwiclung”*, 1912), то вы будете шокированы еще сильнее. Он разработал теорию процента, которую я считаю совершенно неверной” [Hennings, 1997, p. 269].

Бем-Баверк дал резкую критику теории процента Шумпетера на 60 страницах и после 40-страничного ответа Шумпетера, повторил свою атаку в 20-страничном возражении [Swedberg 1991, p. 39]. В письме, написанном в апреле 1913 г., Бем-Баверк упоминает “интересные, но неосновательные фантазии Шумпетера” [Henneings 1997, p. 272]. Однако спустя несколько месяцев, в сентябре 1913 г., в переписке Бем-Баверк снова поет дифирамбы талантам Шумпетера, при этом отвергая его работы как поверхностные: “С нашими молодыми экономистами я также не согласен. Шумпетера я считаю самым одаренным из них; и если бы он мог найти способ избавиться от своей нынешней поверхностности и приступить к основательным и тщательным исследованиям, с его способностями он мог бы сделать важный вклад в науку” [ibid., p. 273].

В этом месте очень интересно сравнить его оценку Шумпетера с той оценкой, которую в этих же письмах Бем-Баверка Викселю получил Мизес. Если Шумпетер нежно изображается как шумный и своевольный, но блестящий enfant terrible, упоминания Бем-Баверком Мизеса не выдают ни малейшего личного расположения или признания его способностей, невзирая на то, что Мизес был постоянным участником его семинара в течение семи лет. Так, в письме от 12 августа 1912 г. Бем-Баверк просит Викселя написать рецензию на книгу Мизеса “Теория денег и кредита” (“Theory of Money and Credit”), замечая: “Вы также, вероятно, недавно получили книгу по теории денег, написанную молодым венским ученым доктором фон Мизесом. Мизес был моим студентом и студентом профессора Визера, что, однако, не означает, что я бы хотел взять на себя ответственность за все его взгляды. Я сам только начал читать его книгу и еще не знаком с ее содержанием”. [Hennings, 1997, p. 270]

Точно также в трех последующих письмах, написанных в течение следующих 20 месяцев, в которых Бем-Баверк касается рецензии Викселя на книгу Мизеса, мы не найдем ни одного положительного слова по поводу вклада Мизеса или его способностей [Hennings, 1997, pp. 271, 274, 275]. Отсюда следует вывод, что даже Бем-Баверк, несмотря на наличие у него принципиальных возражений на шумпетеровский подход к теории цены, считал его самым многообещающим из третьего поколения экономистов австрийской школы.

Приблизительно в это же время выходит вторая книга Шумпетера, “Теория экономического развития”. Когда эта книга появилась в 1911 г., она была встречена возгласами одобрения и почти мгновенно создала ему репутацию в международном сообществе экономистов. Согласно одному из его биографов: “Как и надеялся Шумпетер, его книга о [экономическом] развитии практически сразу сделала его всемирно известным среди серьезных экономистов. Если первая книга привлекла внимание специалистов к новой восходящей звезде, то вторая укрепила его положение вундеркинда экономической теории и сделала самым выдающимся теоретиком социального и экономического развития”. [Allen, 1994, p. 110].

Репутация Шумпетера утвердилась повсюду. Так, например, русский теоретик марксизма Николай Бухарин [Bukharin, 1972, p. 56] в 1917 г. в своей, получившей широкую известность критике австрийской экономической теории, охарактеризовал Шумпетера как “одного из главных представителей австрийской школы”. Интересно, что упоминание Мизеса (в сноске) как “одного из новейших защитников австрийской школы” и “специалиста по теории денег” было сделано чуть ли не пренебрежительным тоном [ibid., p. 109, footnote 100].

Таким образом, десятилетие, предшествовавшее Первой мировой войне, стало водоразделом для распространения австрийской школы в стране ее рождения. Физически немощный Бем-Баверк, оставаясь влиятельным преподавателем, больше не был способен создавать оригинальные работы в области чистой теории, а Менгер ушел с преподавательской работы еще в в 1903 году. В этой ситуации публикация обеих книг Шумпетера вызвала к жизни мощный импульс по пересмотру ядра австрийской экономической теории – теории цены. Этот пересмотр производился в форме вербального переформулирования хода и результатов вальрасовского анализа общего экономического равновесия. Публикация книги Визера “Die Theorie der gesellschaftlichen Wirtschaft”* в 1914 г. дала дополнительный импульс этому движению. Поскольку книга Визера, позднее переведенная на английский язык и изданная под названием “Social Economics” (1967), была первым всеобъемлющим трактатом по экономической теории, написанным представителем австрийской школы, это означало, что в области чистой теории в австрийской школе почти полностью доминировала партия сторонников концепции общего экономического равновесия.

Важнейшим результатом такого состояния дел стало то, что когда представители четвертого поколения австрийской школы поступили в Венский университет сразу после Первой мировой войны, они неизбежно получали свои первые знания из работ Визера и Шумпетера. Визер, по словам Хайейка, был “великим господином”* школы и самым влиятельным профессором-экономистом в университете, читая курс по общей экономической теории вплоть до 1922 г., хотя в качестве почетного профессора продолжал читать лекции до 1925 г. [Hayek, 1992, pp. 123-24]. Разумеется, для Хайека Визер всегда был “почитаемым учителем” и он всегда считал себя приверженцем “традиции Визера”, а не традиции Бем-Баверка (и Мизеса). Визер был также “первым главным учителем” Фрица Махлупа, и Махлуп дважды прослушивал годичный курс теории [Ebeling and Salerno, 1979, p. 1]. Хаберлер также прослушал курс Визера и позже учился у последователя Визера, Ганса Майера, унаследовавшего кафедру Визера в 1922 г.

Лекции Визера повторяли его “Social Economics”. Он либо “читал по книге”, либо “более или менее, знал материал наизусть” [Ebeling and Salerno 1979, p. 1]; [Hayek, 1992, p. 22]. Поэтому неудивительно, что четвертое поколение “австрийцев” считало трактат Визера главным теоретическим выражением австрийской школы. Хайек писал в 1926 году: “Theorie der gesellschaftlichen Wirtschaft” предлагает не только единственную последовательную трактовку экономической теории, созданной современной субъективистской школой, но также представляет собой прежде всего величайший синтез, достигнутый экономической теорией нашего времени” [Hayek, 1992, p. 119]. В 1927 г. однокурсник Хайека Оскар Моргенштерн эмоционально провозгласил эту книгу “произведением, которое стало самым важным изложением австрийской теории” и “величайшим систематическим трактатом, написанным австрийцем, в котором принцип предельной полезности анализируется со всеми его следствиями”. Он также охарактеризовал ее как “одну из тех универсально интересных книг, которые составляют эпоху в развитии экономической теории” [Morgenstern 1976a, pp. 482-83].

Помимо трактата Визера на формирование их взглядов столь же сильное влияние оказала первая книга Шумпетера “Das Wesen”, в которой он защищал модель общего равновесия в качестве ключевой концепции чистой экономической теории. Думается, она оказала даже большее влияние на подающих надежды экономистов четвертого поколения. В 1980 г. Хайек упоминал “его блестящую первую книгу” и утверждал, что идеи этого произведения, “безусловно, жизненно необходимы для понимания развития экономической теории. Шумпетер действительно внес достаточно оригинальный вклад в традицию австрийской школы, чтобы сделать его доступным более широкой публике” [Hayek 1962, p. 161]. По свидетельству Хайека, “конечно, обе довоенные книги [Шумпетера] и его статья о деньгах были знакома нам всем [экономистам-австрийцам четвертого поколения]” [ibid., р. 34]. Говоря о “Das Wesen” и его огромном влиянии на четверное поколение, Моргенштерн [Morgenstern, 1976b, p. 490] вспоминает, что “Это произведение жадно читали в Вене даже много лет спустя после Первой мировой войны, его юношеская свежесть и энергия нравились молодым студентам. Я сам вспоминаю, каким откровением она стала для меня, когда я впервые к ней обратился, и, как и многие другие представители моего поколения, я решил читать все, что Шумпетер написал и напишет в будущем”.

Хаберлер [Haberler, 1993, p. 22] охарактеризовал “Das Wesen” как “первую великую книгу” Шумпетера.

На Махлупа Шумпетер также произвел огромное впечатление. Он выражал сожаление, что Шумпетер был “несправедливо” выведен за рамки австрийской школы “из-за своего восхищения лозаннской математической школой” [Machlup, 1981, p. 21]. По сути дела, он разделяет шумпетерианский взгляд на цель и метод чистой теории. В статье, посвященной экономической методологии Шумпетера, в которой часто и одобрительно цитируется “Das Wesen”, Махлуп [Machlup, 1978, р. 462] приписывает Шумпетеру “исключительное понимание общей эпистемологии и научного метода”. Из его собственного объемного произведения о методологии становится понятным, что Махлуп занимает позицию “методологической терпимости”, которую в своей статье он приписывает Шумпетеру [ibid., р. 463]. Эта позиция сводится к двум утверждениям: во-первых, полное объяснение сложной экономической реальности кроме исторического и статистического требует также теоретического анализа; но, во-вторых, по словам Махлупа [ibid., p. 466], “именно экономическая теория в своих “схемах” или “моделях” и в своих “теоремах” определяет и описывает (или конструирует) соотношения, имеющие значение”. Хотя модели частичного и общего равновесия в действительности являются произвольными конструкциями и логически предшествуют фактам реальности, они не являются просто “априорными спекуляциями”, так как “сконструированы с оглядкой на факты”. По мнению Махлупа, суть методологической позиции Шумпетера выражена в следующем его утверждении: “С одной стороны, наша теория по своей сути произвольна, и на этом основана ее систематичность, ее строгость и точность; с другой стороны, она соответствует явлениям и обусловлена ими, и одно это придает ей содержание и значимость” [ibid., р. 467]. Вряд ли нужно говорить о том, что методологический подход Махлупа, представляющий формулирование произвольных моделей в качестве главной заботы теоретического исследования, демонстрирует решительный отход от причинно-реалистичной парадигмы Менгера.

Но что же происходило с традицией Менгера и Бем-Баверка в 1920-е годы: разве “Основы” Менегера в конце концов не оставались путеводной звездой австрийской школы? И разве Мизес, долгое время бывший студентом Бем-Баверка, не вел семинар в университете и не руководил своим собственным Privatseminar (“частным семинаром”)? Что касается прямого влияния Менгера в этот период, то хотя он был еще жив, для четвертого поколения он являлся “больше мифом, чем реальностью”, “особенно по причине того, что его книга стала огромной редкостью, которую практически невозможно было достать, так как она исчезла даже из библиотек” [Allen, 1994, p. 22]. И несмотря на то, что Мизес был популярным лектором, он все-таки вел занятия в университете как неоплачиваемый Privatdozent, и в начале 1920-х годов никоим образом не мог соперничать с Визером по преподавательскому престижу, а с Шумпетером по репутации чистого теоретика. К тому же, университетский курс Мизеса был специализированным семинаром повышенной сложности, отражавшим научные интересы Мизеса, такие как теория денег и кредита, и не уделял специального внимания теории ценности и цены [Haberler, 1981, pp. 50-51]. И если Хаберлер и Махлуп посещали университетский семинар Мизеса, то Хайек никогда не прослушивал формального курса у Мизеса в качестве студента университета и, в действительности, не был с ним знаком до тех пор, пока не получил ученую степень [Haberler 1981, pp. 50-51]; [Ebeling and Salerno 1980, p. 1]. На стимулирующем и влиятельном Privatseminar Мизеса проблемы чистой теории затрагивались еще реже. Он был посвящен темам денег, делового цикла и экономической политике, часто выходя за пределы экономической теории в сферу философии науки и социологии. Более того, представители четвертого поколения приглашались участвовать в семинаре только после того, как получали докторские степени [Haberler 1981, p. 51; Ebeling and Salerno 1980, p. 1]. Поэтому, вряд ли с помощью этого семинара можно было изменить основы подхода к экономической теории, которые они усвоили от Визера и Шумпетера. Действительно, по более поздним работам 1930-х гг. Махлупа, Моргенштерна и Хаберлера невооруженным глазом видно, что все они приняли на вооружение модель, или по терминологии Шумпетера, “схему” общего равновесия в качестве сердца экономической теории.

В своих ранних работах с середины 1920-х годов до 1933 г., Хайек также считал теорию общего равновесия ядром экономической теории. Например, в книге “Geldtheorie und Konjunturtheorie” (“Денежная теория и теория экономического цикла”), впервые опубликованной в Германии в 1929 г., Хайек дал ясно понять, что хорошая теория делового цикла должна быть логически интегрирована с “фундаментальными положениями” “теории равновесия”. А под теорией равновесия Хайек совершенно определенно понимал “прежде всего... современную теорию общей взаимозависимости всех экономических величин, которая лучше всего сформулирована лозаннской школой экономической теории” [Hayek, 1966, pp. 28-29, 42, n. 2]. Правда, после 1933 г. Хайек активно боролся за то, чтобы “разбить вальрасовскую коробку”, пытаясь динамизировать теорию общего равновесия путем ее расширения, с тем чтобы встроить в нее ожидания относительно будущего и феномен распределенного знания среди участников рынка. Но даже в своей лучшей работе на эту тему “Economics and Knowledge”*, опубликованной в 1937 г., он все еще придерживается мнения, что “чистая логика выбора”, которая может быть представлена не имеющими временнóго измерения уравнениями общего равновесия, играет центральную роль в экономической теории [Hayek, 1972, pp. 33-56]. Можно с точностью утверждать, что Хайек окончательно отказался от не поддающейся решению задачи динамизирования теории общего равновесия лишь к 1945 году, когда вышла его знаменитая статья “The Use of Knowledge in Society”.** Он сконцентрировал свои усилия на проблеме межличностного распространения знания. И хотя в его построениях цены реального мира всегда находились в окрестностях значений, соответствующих общему равновесию, он утверждал, что “сам факт, что на всякий товар есть одна цена... воплощает в себе то решение, к которому мог бы прийти (что является сугубо теоретической возможностью) один отдельный ум, владеющей всей информацией, которая в действительности рассредоточена среди всех вовлеченных в этот процесс людей” [ibid., р. 86]. Так что Хайек, подобно всему его поколению, обучавшемуся в Вене, так никогда и не смог изжить схемы общего равновесия, заученной им в молодости.

Разумеется, невозможно отрицать то огромное влияние, которое на четвертое поколение австрийской школы оказал Людвиг фон Мизес. Но это было влияние специалиста по денежной теории и экономической политике. Опубликовав “Theorie des Geldes und der Umlaufsmittel”*** (“Theory of Money and Credit”**** в английском переводе) в 1912 г., до того как Хайек и другие поступили в университет, Мизес уже зарекомендовал себя не только среди приверженцев австрийской школы, но и среди других континентальных экономистов, как выдающийся специалист по деньгам. Однако событием, “оказавшим самое сильное впечатление на [четвертое] поколение” [Hayek, 1992, p. 132], стала публикация книги “Die Gemeinwirtschaft”* (“Socialismus”). И хотя эта книга действительно глубоко изменила мировоззрение Хайека и его ровесников, она не повлияла на них на уровне чистой теории. И только после того, как в 1928 году Мизес начал публиковать серию методологических статей, которые позже были собраны в 1933 г. в книге “Die Grundprobleme der Nationalökonomie” (“Ïроблемы оснований экономической науки”), его стали воспринимать не как узкого специалиста, а как создателя системы, подобного Шумпетеру. Но даже тогда члены круга, к которому принадлежал Мизес, не понимали всех деталей возрожденной концепции экономической теории, которую Мизес в конце концов представил в 1940 г., в трактате “Nationalökonomie”**.

Мы подошли к анализу действия второй группы причин, обусловивших падение влияния концепции цены, развитой Карлом Менгером. Речь пойдет о быстром занятии теорией Маршалла господствующих высот в англоязычных странах. Этот процесс получил особенное развитие после 1890-го года. В условиях, когда голос такого теоретика, как Бем-Баверк, фактически умолк, а Уикстид, не будучи членом академического сообщества, не был к тому же исключительно экономистом, имея и другие научные интересы, теория Маршалла, сили экономическая теория частичного равновесия, к 1920-м годам одержала полную победу в Великобритании. После окончания Первой мировой войны Лондонская школа экономики, лидером которой был Лайонел Роббинс (Lionell Robbins), оставалась единственным уцелевшим в Великобритании островком австрийско-уикстидианской традиции в экономической теории.

Cкорость и радикальность переориентации британской экономического сообщества на Маршалла, можно оценить на примере экономиста Уильяма Смарта (William Smart). В 1891 г., годом позже выхода первого издания “Principles” Маршалла, Смарт опубликовал небольшой учебник для начинающих “An Introduction to the Theory of Value”* (1966) — ясное и весьма сочувственное введение в австрийскую теорию ценности для англоязычных читателей. Во второе издание, которое вышло через 19 лет, Смарт включил приложение, содержавшее конспект его университетских лекций — “Теория ценности: Спрос” — чтобы продемонстрировать свое более зрелое отношение к австрийским доктринам. Как можно судить по названию, приложение должно было показать, что австрийская теория ценности имеет отношение только к одной стороне определения цены, спросу. В предисловии к этому изданию (р. viii) Смарт сообщает своим читателям, что этот конспект следует изучать “вместе с Книгой III классического произведения, сформировавшего современную экономическую жизнь, “Принципами” профессора Маршалла”.

В США рост австро-американской школы затормозился из-за своеобразия личности и авторского стиля Дэвенпорта и личной вражды, возникшей между ним и Феттером, что не позволило появиться влиятельному мыслителю в среде второго поколения приверженцев школы. Следовательно, в связи с тем, что в 1920-х годах блестящие карьеры Кларка, Феттера и Дэвенпорта уже клонились к закату, и они больше не работали в области чистой теории, влияние школы на основное течение американской экономической теории стремительно уменьшалось. Область чистой теории в США оказалась в полном распоряжении последователей Маршалла. В результате, тремя самыми продаваемыми учебниками в период между Первой мировой войной и Великой депрессией были учебники Ричарда Т. Эли (с соавторами), Фрэнка У. Taussig и Генри К. Сигера, хотя довоенные трактаты Феттера и Дэвенпорта оставались среди первых одиннадцати [Dorfman, 1969, p. 211]. Университетские учебники Эли и др. [Ely et al 1928, pp. 143-179] и Сигера [Seager 1900, pp. 81-106] развивали маршаллианскую теорию цены, но содержали вкрапления отдельных австрийских идей. Тауссиг (Taussig) построил собственную теоретическую систему на основе наследия Джона Стюарта Милля [Taussig 1928, pp. 109-220]. Шумпетер проницательно назвал его “американским Маршаллом” [Schumpeter 1969, p. 220]. Когда Хайек посетил США в 1928 г., он был ошеломлен и оглушен поразительным внезапным упадком австро-американской школы в деле развития теории цены. Вспоминая о том, как он столкнулся с американским экономическим сообществом, Хайек писал: “Должен признаться, что с точки зрения моих, главным образом, теоретических интересов, первое впечатление об американской экономической теории было разочаровывающим. Очень скоро я обнаружил, что известные мне великие имена моими американскими современниками считались старомодными. И в своих работах они не продвинулись дальше того, что я уже знал”. [Hayek, 1992, p. 35].

В Германии заканчивалась долгая ночь господства антитеоретической немецкой исторической школы, но книгой, которая вновь пробудила теоретическое любопытство немецких экономистов после Первой мировой войны стала не “Principles” Маршала и не “Principles” Менгера, а книга Касселя “The Theory of Social Economy”* (1932), предлагавшая вербальное изложение вальрасовской теории цены.

В романских странах нарождающиеся собственные экономические школы, формировавшиеся под влиянием концепции Менгера, были отодвинуты в сторону специфическими местными смесями из обновленного британского классицизма и умеренного немецкого историзма.

Во Франции концепция Менгера была жадно впитан Полем Лерой-Бьюле (Leroy-Beaulieu) и Морисом Блоком, лидерами французской либеральной школы. Эти теоретические потомки Жана-Батиста Сэя и Фредерика Бастиа считали менгеровский причинный анализ цены, отправной точкой которого был факт человеческих потребностей, естественным развитием французской традиции субъективной полезности, заложенной Сэем [Leroy-Beaulieu, 1910, vol. 1, pp. 83-114; vol. 3, pp. 15-94]; [Block, 1897, pp. 129-85]. К несчастью, либеральная школа, полностью доминировавшая во французской экономической теории с начала XIX века, в конце 1880-х годов начала приходить в упадок. Причиной этого стала радикальная институциональная реформа высшего образования во Франции, когда на всех юридических факультетах были созданы кафедры политической экономии. В соответствии с уставами университетов на этих кафедрах работали правоведы и адвокаты, большинство которых по темпераменту и образованию симпатизировали подходу и политическим рекомендациям немецкой исторической школы и резко выступали против дедуктивного метода и принципиальной программы политики laissez-faire, характерной для либеральной школы. Этот результат не противоречил замыслам французского правительства, которое, собственно, и организовало этот своеобразный институциональный переворот. Так, практически мгновенно, на свет появилась самопровозглашенная “новая” школа во главе с Шарлем Жидом. Очень скоро она закрепилась в качестве новой ортодоксии во французской экономической теории. Жид и “экономисты” новой школы не были особенно заинтересованы в развитии чистой теории, предпочитая пересказывать устаревшую и уже опровергнутую историцистскую критику классической экономической теории, при этом тщетно пытаясь соединить эти доктрины в умеренном синтезе. До 1907 г. не существовало формального курса по экономической теории, преподаваемого на юридических факультетах, несмотря на то, что они практически полностью монополизировали преподавание экономической теории в высшей школе. К концу Первой мировой войны либеральная школа ушла в историю, а с ней и возможность возрождения французской экономической теории, связанная с концепцией Менгера. К 1920-м годам, то, что во Франции принимали за чистую экономическую теорию (помимо узкого круга вальрасианцев), представляло собой невообразимую слабую бурду из классической экономической теории и немецкого историзма, с включениями разбавленной теории предельной полезности и добавленного до кучи маршаллианского анализа частичного равновесия.

В Италии концепции Менгера повезло больше. Здесь также либеральная школа в традиции Сэя-Бастиа занимала доминирующее положение. Ее возглавлял Франческо Феррара. Либеральные экономисты, особенно Аугусто Грациани и Уго Маццола, воспринимали работы Менгера и Бем-Баверка с самого момента их появления. С 1886 по 1890 годы “австрийская школа стала наиболее влиятельной среди итальянских экономистов”. В 1890 г., когда три маржиналиста, включая Маццолу и последователя Джевонса, Матео Панталеони стали соредакторами ведущего итальянского экономического журнала “Giornale degli Economisti”, “армия ‘маржиналистов-либералов’... вдруг стала более многочисленной” [Barucci, 1973, pp. 264-65]. Однако классическая экономическая теория и умеренная версия немецкого историзма уже пустили крепкие корни в итальянской экономической мысли, склоняя большинство итальянских экономистов к эклектизму и мешая полностью расцвести первым семенам менгеровской концепции. Путаный характер итальянской экономической мысли хорошо выразил Льюис Хейни, написав, что к началу 1900-х гг. в Италии сформировался и господствовал “историко-либеральный эклектизм... Вскоре к нему был добавлен австрийский субъективизм, где выделялся Грациани. Но даже теоретики предельной полезности внесли в свои учения определенные модификации, сближающие их с теориям классической школы, что облегчало слияние с другими группами” [Haney 1949, p. 844].

К 1930 г. казалось, что в Европе осталась только одна неприступная крепость приверженцев экономической теории по Менгеру – экономический факультет Лондонской школы экономики (LSE) во главе с Л. Роббинсом. Однако, всюду вокруг в Европе уже набирали сиду те процессы, которые быстро и коренным образом изменили характер экономической теории LSE.

В начале 1930-х годов ряды австрийской школы в самой Австрии стали редеть. Перспективы научной деятельности за рубежом и угроза аншлюса со стороны нацистской Германии заставили ведущих австрийских экономистов эмигрировать в Великобританию (Хайек, Розенштайн-Родан), в США (Махлуп, Хаберлер и Моргенштерн) и Швейцарию (Мизес). Парадоксальным образом, это великое переселение австрийцев было третьим фактором, способствовашим закату менгеровской традиции, в частности в Великобритании. Там это произошло потому, что именно под влиянием Хайека экономисты Лондонской школы экономики, особенно Джон Хикс, начали знакомить англо-американских экономистов с вальрасовой теорией общего равновесия в версии Парето.

Инграо и Израэл проницательно определили ключевую роль Хайека в начальный период развития англо-американского варианта теории общего равновесия: “Хайек был увлечен проблемой, которую Вальрас и Парето оставили нерешенной: возможностью создания убедительной интерпретации циклических колебаний не только поддерживающих центральное ядро теории равновесия, но и берущей его в качестве отправной точки... Свои лондонские лекции... Хайек начинал именно с концепции общего рыночного равновесия и провозглашал ее ключевую роль в экономическом анализе... Хотя Хайек не формализовал свои теории, его теория равновесия содержала весь спектр предположений, которые получат распространение в литературе 1940-х и 1950-х годов. Идея межвременного равновесия, которая будет строго представлена в аксиоматической форме Эрроу и Дебре, отчетливо сформировалась в его работах 1920-х и 1930-х годов... Лучшим введением в более детальное изложение работы “Value and Capital”*, возможно, является рассказ самого Хикса о пропасти, которая в определенный момент возникла между исследовательскими программами его и Хайека. [Ingrao and Israel 1990, pp. 232-34].

Хотя Хикс читал Парето и до своего знакомства с Хаейком, он подтверждает, что именно лекции Хайека побудили его “еще раз открыть Парето”. О направлении исследований, которым он шел на протяжении 1930-х годов, и кульминацией которого стала книга “Value and Capital”, Хикс откровенно говорит, что “я начал не с Кейнса; я начал с Парето и Хайека” [(Hicks 1983, p. 359]. Сам Хайек считал анализ теории ценности в книге “Value and Capital” на языке предельной нормы замещения и кривых безразличия “завершением более чем полувековой дискуссии в рамках австрийской школы” [Hayek, 1992, pp. 53-54].

Однако более важное значение, чем прямое влияние Хайека на Хикса, своеобразного и эклектичного теоретика, имело глубокое влияние, которое дуэт Хайек–Хикс оказал на Роббинса, сердце и душу LSE. В 1927-1934 гг. Роббинс написал серию блестящих статей, развивавших и применявших причинно-реалистичную теорию цены. В них Роббинс критиковал маршаллову теорию частичного равновесия. К тому же его “Essay on Nature and Significance of Economic Science”*, опубликованное 1932 г., явно опиралось на работы Мизеса и Уикстида, и при этом неопровержимо доказывало, что экономическая теория “основывается на реальности”, о чем первым заявил Менгер [Robbins 1969, pp. xv-xvi]. Этой книгой Роббинсу удалось доказать большей части научного экономического сообщества, что менгеровский подход к решению задач экономической теории отличается реализмом и ясностью. Роббинс следующим образом характеризует этот метод: “Утверждения экономической теории, подобно всем научным теориям, безусловно, представляют собой дедукции из ряда постулатов. Главными из этих постулатов являются все допущения, тем или иным образом включающие в себя простые и неоспоримые факты опыта, относящегося к тому, как редкость благ, являющаяся предметом нашей науки, проявляет себя в реальном мире” [Robbins 1969, p. 78]..

Однако к середине 1930-х годов Роббинс начал поддаваться влиянию Хайека и Хикса, объединяя в качестве сущности экономической теории динамический ценовой анализ Менгера-Уикстида и вальрасовскую “чистую логику выбора”. Например, в программе своего курса “Общие принципы экономического анализа”, читавшегося им в 1934/35 учебном году, в разделе “Современные работы по общей теории” наряду с трактатами Касселя, Парето и его последователя Энрике Бароне, он называет трактаты Бем-Баверка, Уикстида, Феттера, Кларка и Дэвенпорта. В программе содержалось показательное примечание, где Роббинс пишет: “Характер освещения будет нематематическим. Студентам, желающим познакомиться с теми же проблемами в математической трактовке, следует записаться на курс №66 (Введение в математическую экономическую теорию)” [McCormick, 1992, pp. 31-32] Видно, что для Роббинса выбор между причинно-реалистичным и механическим общеравновесным подходами в то время был делом вкуса. Программа Роббинса на 1938/39 учебный год демонстрирует его дальнейший отход от менгерианской традиции. Из раздела по общей теории (“Статика” и “Сравнительная статика”) были удалены великие австро-американские трактаты Кларка, Феттера и Дэвенпорта, хотя остался трактат Парето и были добавлены статья Хикса и Аллена “A Reconsideration of the Theory of Value”*, книги Эджуортcа “Mathematical Physics”** и Чемберлена “Theory of Monopolistic Competition”***. Более того, в качестве организующего текста курса теперь указывалась книга Найта “Risk, Uncertainty and Profit”****, а трактат Уикстида был помещен в факультативный список.

Дополнительные свидетельства отдаления Роббинса от менгеровского лагеря можно найти во втором издании “Nature and Significance” (1935 г.). В этом издании все еще много сносок, в которых цитируются работы Феттера, Дэвенпорта, Уикстида, Мизеса и Рихарда фон Штригля; но теперь они несколько искусственно соседствуют со ссылками на работы Парето и Хикса. В первом издании этого не было. Ричард М. Эбелинг, сравнивший два издания, объясняет: “В первом издании ссылки на литературу в сносках более явно демонстрируют сильное “австрийское” влияние на взгляды Роббинса, чем во втором издании 1935 г. В последнем изменения в тексте и удаление и добавление ссылок на литературу создают впечатление об изменении авторитетов, оказавших влияние на его идеи.” [Ebeling, 1998, p. 1, n. 1].

В Предисловии ко второму изданию Роббинс также сообщает, что эти изменения были сделаны под влиянием “советов и критики” Хайека, Пауля Н. Розенштайна-Родана и Альфреда В. Штониера. Как и Хайек, Розенштайн-Родан был представителем четвертого поколения, а также членом группы Визера–Майера [Hennings, 1997, p. 272]. Показательно, что в Предисловии к первому изданию “Value and Capital” в числе теоретиков общего равновесия из LSE – Николаса Калдора, Аббы Лернера и Р.Дж.В. Аллена, Хикс также особо упомянул Хайека и Розенштайна-Родана, за важный вклад в идеи, лежащие в основе его книги [ibid., р. 273].

Следует сказать пару слов о дискуссии по поводу возможности экономического расчета при социализме. Именно здесь отчетливо проявились различия подходов сторонников менгеровской концепции цены, таких как Мизес, и теоретиков общего экономического равновесия в ее нематематической форме, таких как Хайек и поздний Роббинс. И Хайек, и Роббинс, критикуя социалистическое центральное планирование, делали упор на неосуществимость полного и своевременного обнаружения центральным планирующим органом широко рассеянного знания, требующегося для решения системы уравнений, которая предположительно должна была заменить денежный расчет предпринимателей. В отличие от этого, Мизес считал, что экономика всегда находится в состоянии фундаментального неравновесия, и поэтому эти уравнения не имеют абсолютно никакого отношения к проблеме экономического расчета. Более того, с проблемой неполного знания, особенно вследствие неустранимой неопределенности будущего, в равной степени сталкиваются как центральные плановые органы, так и частные предприниматели.

Хотя в целом Мизес воздерживался от дискуссии с другими критиками социализма, он все же зафиксировал различия между его собственной позицией и позицией Хайека в статье, опубликованной в 1938 г. во французском экономическом журнале. После указания на то, что состояние равновесия, описываемое математическими уравнениями, представляет собой некое чисто гипотетическое, воображаемое и неосуществимое будущее состояние, условия которого никогда не могут быть известны сегодня и которому в реальном мире ничего не соответствует, Мизес писал: “Хайек также показал, что применение для экономического расчета уравнений, описывающих состояние равновесия, предполагает знание будущих оценок потребителей. Но здесь он видел лишь проблему сложности практического применения таких уравнений, не замечая фундаментального и непреодолимого препятствия для использования этих уравнений в экономическом расчете. Не имеет абсолютно никакого значения, представляем ли мы социалистический режим как диктатуру с центральным планированием, где учитываются только оценки диктатора, или как сообщество, организованное в соответствии с демократическими принципами, где при экономическом планировании учитываются оценки отдельных потребителей или групп потребителей. Диктатор точно так же не может сегодня знать, как оценивать ситуацию в будущем, когда изменятся условия; он не может знать этого точно так же, как не может знать этого индивидуальный потребитель”. [Mises, 1938, p. 1059].

С одной стороны, действительно, на протяжении всех 1930-х годов вклад австрийцев в теорию денег, капитала и делового цикла продолжал распространяться благодаря LSE, и прежде всего, усилиями самого Хайека. Но, с другой стороны, значение знаний об этих теориях все в большей степени ослаблялись их растущим отрывом от своих методологических корней, лежавших в менгеровской динамической теории цены. Кульминацией этой печальной тенденции стала книга “The Pure Theory of Capital”* Хайека, опубликованная в 1941 г. Ее неудача в значительной степени объясняется тем, что это была попытка реконструировать теорию капитала Бем-Баверка на основе концепции межвременного общего равновесия.

Последний вздох менгеровской теории цены в ее домизезовском варианте имел место в США, в середине 1930-х годов. Вернон Мунд, студент Феттера в Принстонском университете, опубликовал монографию “Monopoly: A History and Theory”** (1933), которая далеко превосходила работы Джоан Робинсон и Эдварда Чемберлина, посвященные этой же этой проблеме, появившиеся в это же время. Мунд открыто основывал свой анализ, как он заявил, на “новом и едином подходе к анализу и монополии, и конкуренции”, подходе, “который делает книгу Менгера выдающимся вкладом в экономическую теорию”. Два года спустя, посмертно появляется монументальное исследование Дэвенпорта. Стилистически это было нечто ужасное. Дэвенпорт осуществил препарирование и всей системы Маршала и подверг ее критическому анализу с позиций причинно-реалистичной теории цены. Наконец, в 1937 г. Феттер написал четыре оригинальные главы в учебник “Economic Principles and Problems”***, изданный Уолтером Т. Спаром. Как нам понятно сейчас, 85 страниц текста Феттера представляли собой каноническое изложение ядра менгеровской теории цены в том виде, как она сложилась к моменту ее реконструкции Мизесом [Fetter, 1937, a, b, c, d]. Нет нужды говорить, что все эти работы бесследно канули в лету, накрытые связанными друг с другом волнами маршаллианской революции в области анализа несовершенной конкуренции и хайеко-хиксовской реконструкции теории общего равновесия.

Четвертый и последний фактор, способствовавший быстрому разложению менгеровской парадигмы после Первой мировой войны, был обусловлен не внешними обстоятельствами, а внутренними аналитическими недостатками, присущими ей как теории. Эти недостатки сводились к двум проблемам и, затемняя отчетливость причинно-реалистичного подхода, создали ему репутацию менее строгой, вербальной версии теории общего равновесия.

Первая проблема была связана с концепцией равновесия. В своем анализе процесса установления фактических рыночных цен Менгер показал важность концепции наблюдаемых “моментов покоя”, или мгновенных равновесий обмена. Однако, поскольку Менгер писал свои “Основы”, считая их общим введением к будущему многотомному трактату, которого он, однако, так и не написал, то он сформулировал общие принципы вменения ценности благам высших порядков, но не стал анализировать образование цен на факторы производства и их распределение в меновой экономике. Именно поэтому ему не была нужна концепция долгосрочного равновесия производства.

Менгеровская концепция реализуемого равновесия обмена полностью адекватна анализу процесса образования фактически существующих в каждый момент времени рыночных цен и остается центральной аналитической концепцией причинно-реалистичной теории цены. В 1910 г. Феттер категорически утверждал, что “концепцию экономического равновесия следует считать присутствующей во всех динамических обществах... Любая цена, сколь угодно временная и нестабильная, является ценой, которая на мгновение приводит в равновесие покупаемые и продаваемые количества, производимые и требуемые по этой цене” [Fetter, 1910, p. 133]. Для обозначения взаимозависимой системы денежных цен, постоянно возникающей в результате происходящих в каждый момент времени рыночных обменов, Дэвенпорт создал термин “подвижное равновесие”. Согласно Дэвенпорту [Davenport, 1968, pp. 113-14], “цены устанавливаются в рамках грандиозного подвижного равновесия, все части которого связаны со всеми другими частями, и находятся в тесной взаимозависимости друг с другом”. Фактически существующее, пусть всего лишь мгновенное, равенство предложения и спроса, приводящее к появлению конкретной цены на каждом отдельном рынке, “предполагает... существование системы цен на товары в целом и установленного ценового отношения на эти товары, выраженного в деньгах”. В этом ограниченном, но критически важном смысле сегодняшние последователи Менгера утверждают, что рынок всегда находится в равновесии.

Однако, для того, чтобы проследить причинные отношения, управляющие полным (и требующим времени) приспособлением структуры цен на ресурсы и их распределения к изменениям, имеющим место в экономике, необходимо воспользоваться вспомогательной и полностью спекулятивной идеальной конструкцией конечного равновесия цен и производства. Этот вывод принадлежит Бем-Баверку. Он использовал идеальную конструкцию полностью согласованной экономики, в которой отсутствуют изменения, для дальнейшего развития менгеровской теории вменения. Задачей Бем-Баверка было построить полноценную теорию образования цен на факторы производства в рыночной экономике, использующей капитал. [Böhm-Bawerk, 1959, pp. 248-56]. Однако сам Бем-Баверк не сформулировал явно не понимал отчетливо метода идеальных конструкций. Находясь, как и Менгер, под методологическим влиянием Джона Стюарта Милля, Бем-Баверк ошибочно утверждал, что реальная экономика не может мгновенно приспособиться к состоянию долгосрочного равновесия из-за “препятствий трения”. Замечая, что “в реальной жизни существует бесчисленное множество таких “препятствий трения”, Бем-Баверк (катастрофически для будущего развития теории) соглашается, что если бы “было достигнуто совершенство”, то цены и распределение ресурсов можно было бы определить с “идеальной математической точностью”. Еще более гибельные последствия имело утверждение Бем-Баверка, согласно которому экономические законы, такие как закон предельной производительности, “идеально действительны” только в мире ненарушаемого долгосрочного равновесия [ibid., рр. 255-256]. Таким образом, методология Бем-Баверка и Менгера — т.е. то, как они объясняли применяемый ими метод формулирования экономических теорем — была не только запутана, но и несовместима с фактически используемым ими методом, позволившим им успешно сформулировать причинно-реалистичную теорию цены.

Джон Бейтс Кларк стал первым экономистом, который выделил и попытался всесторонне объяснить метод, присущий менгеровскому подходу к теоретическому исследованию. Но терминологическая неясность и внутренняя непоследовательность обесценили даже такое проницательное и новаторское обсуждение. Кларк утверждал, что отправной точкой для разработки теории каузальных экономических законов, управляющих рыночной экономикой, является понимание того, что он назвал “статическим состоянием”. В этой мысленной конструкции исходные данные, определяющие экономическую систему, остаются неизменными; цены и распределение ресурсов полностью согласовано с этими данными, и, следовательно, все цены на товары равны средним издержкам их производства, а предпринимательских прибылей и убытков не существует. Кларк Clark, 1965, р. 400] признавал, что экономика, описанная таким образом, является “полностью воображаемой” и что “статическое состояние в действительности невозможно”. Однако использование статического состояния в наших рассуждениях, по его словам, является “рискованным, но необходимым применением метода изоляции”. Этот метод позволяет нам анализировать причинные законы, или “силы”, которые “мы всегда можем наблюдать действующими в связи с другими силами, но [которые] мы должны вообразить... работающими изолированно”. Тем самым, корректируя Бем-Баверка и Менгера, Кларк утверждает без всяких оговорок, что “статические законы”, выведенные с использованием в качестве отправной точки этой воображаемой конструкции, “тем не менее являются действительными законами..., действующими в изменчивом мире реальности” [ibid, р. 30]. “Действительно, статические законы управляют деятельностью в реальных и динамичных обществах”, и влияние, которые они оказывают на процессы динамического приспособления “не воображаемо; оно столь же реально, как и все, что существует на земле” [ibid., pр. 37, 401].

Кларк, таким образом, блестяще и в полной мере избавился от вредного миллевского заблуждения, что экономические законы лишь “гипотетически верны”, т.е. верны только в отсутствие “возмущающих причин”, таких как несовершенная мобильность факторов производства или неденежные мотивы действий. К сожалению, выбрав для характеристики содержания экономических теорем термин “статический закон”, Кларк открыл дверь другим ошибкам. Эти теоремы относятся не к законам вневременного и неизменного статического состояния, которое по признанию самого Кларка является “полностью воображаемым” и “невозможным”. Напротив, они относятся к законам реальной, динамичной рыночной экономики, которая развертывается в истории. Поэтому название “статические законы” является внутренне противоречивым и запутывающим. Экономические законы, для вывода которых нельзя обойтись без абстрактного понятия статического состояния, являются непреложными законами реальности, управляющими действиями и отношениями людей в необратимом потоке времени. Следовательно, они неприложимы в ситуации неосуществимого статическом состоянии, где по определению отсутствуют время и действия.

Кроме того, в связи с кларковским анализом возникают проблемы, носящие не просто семантический характер. Явно сбитый с толку своей собственной вводящей в заблуждение терминологией, он не смог удержаться от овеществления статического состояния, подразумевая, что оно имеет независимое и постоянное существование — хоть и находящееся в постоянном движении из-за непрекращающихся “возмущений и нарушений”, связанных с динамическими явлениями. Поэтому для Кларка статическое состояние существует подобно тому, как реально существует уровень океана, независимо от волн, постоянно возмущающих его поверхность.

“Статическое состояние... следует... мыслить как идеальную координацию, проектирующуюся сквозь расстроенную и изменчивую групповую систему [т.е. конкурентную рыночную экономику] действительного общества совершенно также, как сквозь волны проявляется воображаемый уровень поверхности моря. Статическое состояние... – это форма и метод действия, которые реальный мир несет внутри себя... Мы можем охватить его существенные черты. [Clark, 1965, p. 402-03]

В соответствии с этим актом овеществления Кларк делит экономические теоремы на утверждения о “статических силах” и “динамических силах”. Так как в “мире факта” действуют обе группы, статическую экономическую теорию необходимо дополнить теорией экономической динамики, т.е. “наукой об экономических возмущениях и нарушениях” [ibid., р. 32]. К тому же, результаты действия двух групп сил не симметричны: статические силы, “действующие в неизменном мире, не только действуют в мире изменчивом, но и являются его господствующими силами”. В результате, несмотря на постоянные динамические возмущения и нарушения, цены, ставки заработной платы и процентные ставки реального мира “всегда сравнительно близки” к “естественным стандартам”, устанавливаемым статическими силами [ibid., p. 30].

Разумеется, тот факт, что Кларк ошибочно попытался конкретизировать статическое состояние, не должен заслонять его блестящего достижения — демонстрации, что так называемый “статический метод” является методом, подлинным методом теоретического исследования в экономической науке. Однако выдающееся положение Кларка как “первого американского теоретика с международной репутацией” [Mai, 1975, p. 51] привело к тому, что его правдоподобная, но несовершенная методологическая позиция имела ужасные последствия для науки. Если признается, что динамические явления вторичны и экономическая теория является в своей основе системой утверждений о реально существующем статическом мире, то причинно-реалистичный подход сразу оказывается излишней и гораздо менее строгой версией теории общего равновесия. Как указывалось выше, именно так к нему стали относиться даже его былые сторонники в LSE после того, как Хайек и Хикс в 1930-е годы начали знакомить англоязычных экономистов с теорией общего равновесия.

Как неожиданно выяснилось в ходе теоретических поисков 1930-х годов, менгеровский подход имел второй, более фундаментальный недостаток. Он не смог предложить теорию денежных цен и, соответственно, денежного расчета. Даже самые изощренные варианты его теории, которые можно обнаружить в трактатах Уикстида, Феттера и Дэвенпорта, остаются, в сущности, теорией бартерной экономики. Хотя Менгер и его последователи отчетливо понимали, что экономический расчет может иметь дело только с денежными ценами и что реалистичная теория цены должна быть теорией экономики с денежным обменом, они не смогли преодолеть казавшийся неустранимым разрыв между теорией денег и теорией ценности.

Уже Менгер выявил критическое различие между денежной и бартерной экономиками, указывая, что количественное сопоставление целей и средств экономической деятельности, опосредуемое денежным расчетом, “имеет чрезвычайное практическое значение, если вообще не является основой и предварительным условием целеустремленной деятельности”, тогда как “в бартерной экономике измерение экономического богатства и экономический расчет связаны с мучительными трудностями” [Zlabinger 1977, pp. 9-10]. Кроме того, Менгер сделал первый, самый важный шаг в развитии теории денежных цен, дав новаторское объяснение спроса на деньги как отражения желаний индивидов иметь запас наличных денег [рр. 32-40]. Тот факт, что экономический расчет должен быть денежным расчетом, подчеркивал и Бем-Баверк, указывая, что “деньги служат... нейтральным общим знаменателем как для потребностей, которые иначе несравнимы, так и для эмоций различных индивидов” [Böhm-Bawerk, 1959, p. 250]. Поэтому, в бем-баверковских определениях цен всегда упоминались деньги, и он постоянно подчеркивал их важнейшую роль для “вменения” субъективной ценности потребительских товаров, через восходящие порядки капитальных благ первоначальным факторам, земле и труду. Факторные цены, определенные посредством процесса денежного вменения, позволяют предпринимателям вычислять и сравнивать издержки альтернативных процессов производства и распределять редкие факторы согласно закону предельной производительности. Бем-Баверк также понимал альтернативные издержки производства товара в терминах предельной полезности его денежной цены (Geldgrenznutzen) для потребителя [Böhm-Bawerk, 1962, pp. 351-70].

Основываясь на тех же соображениях, Уикстид [Wicksteed, 1967, vol. 1, pp. 135-41; vol. 2, pp. 575-623, 768-69, 825-26] и Дэвенпорт [Davenport 1968, pp. 254-331] отвергали механическую агрегатную количественную теорию денег и попытались разработать теорию денег и денежных цен в рамках причинно-реалистичного “микро-подхода”. Хотя и тот, и другой в какой-то мере приблизились к своей цели (а Уикстид почти ее достиг), в конечном счете они потерпели неудачу, что означало, что менгеровская теория цены продолжала оставаться теорией бартерного обмена. Это правда, что Мизес добился существенного прогресса в интеграции теории денег и теории ценности в своем трактате о деньгах (“Theorie des Geldes und der Unlaufsmittel” [“Theory of Money and Credit”]), опубликованном в 1912 г. Однако он не проследил влияние этой интеграции на теорию цены и, как мы увидим ниже, сам он считал этот проект незаконченным до 1940 г.

Таким образом, последователи Менгера, занимавшиеся теорией цены, до 1940 г. не имели аналитического средства для доказательства того, что вневременной и безденежный подход в рамках теории общего экономического равновесия (Вальрас) и непоследовательный подход в рамках частичного равновесия (Маршалл), являвшийся примером, так сказать, пиротехники экономической мысли – просто-напросто не имели никакого отношения к центральной проблеме экономической теории. Эта проблема заключается в том, чтобы объяснить, каким образом денежный обмен дает начало процессам экономического расчета, необходимого для рационального распределения ресурсов в динамическом мире.

Итак, после периода бурного развития и поразительного роста влияния в период 1871-1914 годы, менгеровская теория цены, центральная доктрина австрийской школы, перестала развиваться, и к концу 1930-х годов оказалась некоей перевернутой страницей в истории экономической мысли. И дело было не столько в том, что концепция Менгера была опровергнута, сколько в том, что вследствие непонимания, она был ошибочно объединена с конкурирующими концепциями. В 1968 Хайек одобрительно упоминал об этом “сплаве” подходов и фактическом растворении австрийской школы в мейнстриме, произошедшем в 1930-е годы как о свидетельстве ее триумфа (что, впрочем, не удивительно, ведь он играл центральную роль в этом процессе). Имея в виду все четвертое поколение австрийской школы, самым выдающимся представителем которого был он сам, Хайек писал: “Но хотя стиль мышления и научные интересы четвертого поколения явно выдавали в них последователей венской традиции, тем не менее, его нельзя было рассматривать как отдельную школу в смысле представления конкретных доктрин. Самого большого успеха школа достигает тогда, когда она перестает существовать как таковая из-за того, что ее основные идеалы становятся частью доминирующих взглядов. Венская школа в значительной степени добилась этого успеха. Ее развитие действительно привело к сплаву идей Менгера с идеями Джевонса (благодаря Филлипу Уикстиду), Леона Вальраса (благодаря Вильфредо Парето) и, в особенности, с важнейшими идеями Альфреда Маршала” [Hayek 1992, p. 52].

Когда Мизес в 1934 г. эмигрировал в Швейцарию, он наверняка полностью осознавал катастрофическое состояние дел. Получив место штатного, то есть оплачиваемого, преподавателя в Высшем институте международных исследований в Женеве, Мизес впервые в жизни смог полностью сосредоточиться на научных исследованиях. Он использовал эту возможность, чтобы написать “Nationalökonomie”, немецкоязычного предшественника “Human Action”, книгу, которая должна была возродить менгеровскую концепуию и довести ее до состояния полной и цельной теоретико-экономической системы. О том значении, которое Мизес придавал этой книге, и о связанных с ее появлением затратах времени и энергии, говорит тот факт, что в течение нескольких лет, предшествовавших ее публикации в 1940 г., он написал очень мало. Будучи до этого чрезвычайно плодовитым автором, в 1934-1939 гг. он писал сравнительно немного: книжные рецензии, короткие памятные записки, статьи для газет и общественно-политических журналов, предисловия и всего одну значительную статью, адресованную научной аудитории.

Позже, говоря о замысле “Nationalökonomie”, Мизес явным образом указал, что он стремился решить две задачи, которые Менгер оставил своим последователям: разобраться с концепцией равновесия и преодолеть разделенность теории денег и теории ценности. Говоря о первой задаче, Мизес писал: “В своем трактате я рассматривал концепцию статического равновесия лишь в качестве инструмента и использовать эту чисто спекулятивную конструкцию только в качестве приема для облегчения понимания постоянно изменяющегося мира. Одним из недостатков многих экономистов как раз и является то, что они забывают цель введения в анализ этой гипотетической концепции. Мы не можем обойтись без такой категории как мир, в котором не происходит никаких изменений; но мы должны использовать ее только для целей изучения изменений и их последствий, т.е. для изучения риска и неопределенности, и, тем самым, следовательно, прибылей и убытков. [Mises, 1980, pp. 230-31].

Говоря о своих попытках включить деньги в теоретическую систему Менгера, в качестве побудительного мотива Мизес указывает позицию его оппонентов в дискуссии 1930-х годов о социалистическом хозяйственном расчете (“хозрасчет”). Тогда экономисты, находившиеся под влиянием теории общего равновесия, защищали математическое решение проблемы социалистического расчета.

Они не понимали сути проблемы: каким образом экономическая деятельность, всегда состоящая из предпочтения одного и отказа от другого, т.е. из сплошных неравновесных состояний, может быть трансформирована в равенства с последующим использованием уравнений? Именно здесь корень абсурдных рекомендаций социалистов – заменить денежный расчет уравнениями математической каталлактики. Они стремились найти такой образ реальности, из которого бы была исключена человеческая деятельность. [Mises, 1978, p. 112]

Мизес понял, что без адекватной теории денежного расчета, которая в конечном счете опиралась бы на единую теорию экономики с денежным обменом, опровергнуть позицию социалистов невозможно. Поэтому Мизес пишет: “Nationalökonomie”, íаконец, дала мне возможность представить всю важность проблем экономического расчета... Только в объяснениях, содержащихся в третьей части “Nationalökonomie”, моя теория денег, наконец, получила завершенный вид. Тем самым я завершил проект, который предстал передо мной за тридцать пять лет до этого. Я объединил теорию косвенного обмена и теорию прямого обмена в логически последовательной теоретической системе человеческой деятельности в целом. [Ibid., 112].

Таким образом, “Nationalökonomie” стала кульминацией в развитии менгеровской теоретической концепции, ознаменовав, в полном смысле этого слова, второе рождение австрийской школы экономики. Теперь причинно-реалистичный подход был выражен в великий последовательно изложенном труде, со всей очевидностью отделяющий себя от конкурирующих подходов к теории цены. При сравнении “Nationalökonomie” с влиятельной и новой для того времени формулировкой концепцией общего равновесия, выдвинутой Хиксом в книге “Value and Capital”, – представлявшей собой синтез схемы Вальраса–Парето с методом Визера–Шумпетера – стало, наконец, возможным безошибочно выявить фундаментальные и непреодолимые различия между подходами Менгера и Вальраса.

Хорошим индикатором глубины той пропасти, которая отделяла концепцию Менгера в ее мизесовском варианте от тех членов четвертого поколения австрийцев, которые стояли на позиции растворения австрийской школы в экономикс, является реакция Хайека на появление “Nationalökonomie”. Хотя его рецензия 1941 г. была в целом благожелательна, видно, что Хайек озадачен тем, что Мизес остался равнодушен к “общему развитию нашего предмета на протяжении периода его работы [т.е. в течение предыдущих 20-30 лет]” и что развитие взглядов Мизеса на протяжении этого периода “кажется абсолютно автономным”. Причина озадаченности Хайека в том, что он не понял, что “Nationalökonomie” была сознательной попыткой Мизеса “автономно” воссоздать парадигму, которую невозможно примирить с “общим развитием” экономической теории в направлении одобренного Хайеком вальрасианско-маршаллианского объединения. Особенно показательным является предсказание Хайека, что “центральная часть книги”, а именно, разделы по денежному расчету и каталлактике, не будут представлять интереса для большинства читателей. Разумеется, это именно те разделы, в которых содержится суть воссозданной экономической теории Менгера [Hayek, 1992, pp. 150-51].

Однако, вместо энергичного возвращения австрийской школы на волне публикации “Nationalökonomie” в начале 1940 г., разразилась катастрофа. Оказавшееся отрезанным от немецких читателей в результате войны в Европе, швейцарское издательство разорилось, и распространение книгиа Мизеса прекратилось. Ко времени опубликования в 1949 г. в “Yale University Press” английского издания момент для немедленного восстановления влияния менгеровской теории цены в рамках основного течения экономической теории был упущен. После войны лидерство в чистой теории от Европы перешло к США. Это объясняется эмиграцией многих экономистов из Центральной Европы в Америку, а также грандиозным увеличением профессорско-преподавательского состава в результате появления субсидий на образование, установленных законом о военнослужащих (G. I. Bill) [Barber, 1970, p. 14]. В это же время в США развивались интеллектуальные течения, которые привели к объединению маршалловского и вальрасовского подходов и превращению в непобедимую ортодоксию.

Начиная с 1920-х годов, в американских учебниках и в практике преподавания доминировали различные модификации теория цены А. Маршалла. Однако, к концу 1930-х годов она начала сдавать свои позиции. К тому времени экономисты начали осознавать ограничения маршаллианского метода частичного равновесия, мешавшие революционизирующему повороту экономической мысли к феномену несовершенной конкуренции. В некоторых работах, как, например, в книге Роберта Триффина “Monopolistic Competition and General Equilibrium Theory”* (1940), делались попытки включить маршаллову концепцию цены в состав теории общего равновесия. Между тем, однако, после Первой мировой войны анализ частичного равновесия был перенесен в штаты Среднего Запада, где развивался Джейкобом Вайнером (Jacob Viner), который воспринял его у своего учителя, маршаллианца Тауссига. Студенты Вайнера в Чикагском университете усвоили теорию частичного равновесия вместе с концепцией совершенной конкуренции Фрэнка Найта. Формальное объединение подходов Маршалла, Найта и Вайнера, или формирование так называемой “чикагской теории цены”, было осуществлено Джорджем Стиглером в “The Theory of Competitive Price”**, опубликованной в 1942 г. Учебник Стиглера, позже издававшийся под названием “The Theory of Price”, стал предшественником и источником вдохновения для лавины учебников промежуточного уровня по теории цены и микроэкономике, прививавших в послевоенные годы маршаллианский анализ частичного равновесия поколениям американских студентов. Естественно, эти учебники не знакомили читателей с проблемой денежного расчета, даже не упоминая о существовании такой проблемы.

Существовал, также, другой, не связанный с первым, фактор, приведший к возрождению маршаллианской теории цены среди американских экономистов. Во время Второй мировой войны ученым-экономистам очень понравилось работать советниками американского правительства по экономической политике. Они хотели бы продолжать выполнять эти обязанности и в послевоенном мире. В условиях проблем послевоенного восстановления Европы и Японии перед лицом советской угрозы и перевода военной экономики США на мирные рельсы, спрос на их услуги, безусловно, продолжал существовать. Еще более важным обстоятельством было то, что вследствие неизбежного “эффекта храповика” (ratchet effect), характеризующего экспансию правительства во время кризисов типа Великой депрессии или Второй мировой войны, правительство США постоянно расширяло сферу вмешательства в американскую экономику. Поэтому оно нуждалось в научном обосновании и руководстве для выполнения в мирное время функции “менеджмента национальной экономики”. В качестве советников по экономической политике ученые-экономисты очень хорошо подходили для этой цели. Однако, снабжение советами лиц, принимающих решения, предполагает умение давать определенные ответы на возникающие проблемы. И для управления конкретными отраслями, рынками и секторами, такими как, например антимонопольное регулирование, рынок труда, сельское хозяйство, оборона, были разработаны модели частичного равновесия.

Между тем, и в американском научном экономическом сообществе формировалась техницистская, ориентированная на журналы, позитивистская культура “исследований”, а формализация и испытание моделей частичного равновесия и их адаптация к конкретным проблемам служили питательной средой для таких исследований. Эта культура также разожгла интерес к анализу общего экономического равновесия, плацдармом которого в среде американского экономического сообщества стала книга Самуэльмона “Foundations of Economic Analysis”*, опубликованная в 1947 г. Статьи, посвященные проблемам существования, единственности и стабильности общего равновесия, а также применению модели общего равновесия к международной торговле и экономической теории благосостояния быстро заняли свое место в научных журналах. В конечном итоге, два этих исследовательских направления были объединены в своеобразном сплаве маршалловского и вальрасовского подходов, который можно найти почти в любом потомке стиглеровского учебника по теории цены. Нужно ли говорить, что в этой эпохе крайне бессодержательного формализма не было места для причинно-реалистичной теории цены Карла Менгера.

Это состояние дел было признано и сформулировано редактором сборника статей по теории цены, вышедшем в 1971 г.: “Тени Джевонса, Менгера, Эджуорта, Уикстида, Викселя, Кларка и Фишера, могут вполне справедливо обидеться на то, что современная теория цены приписывается двум источникам, Альфреду Маршаллу и Леону Вальрасу. Но именно эти два ученых оказали самое сильное влияние на экономическую мысль ХХ века... Маршалловской приземленной детальной интерпретации функционирования экономики противостоит вальрасовская величественная конструкция общего экономического равновесия. В типичном британском или американском учебнике по теории цены девять десятых содержания вытекают из работ Маршалла, а общему равновесию уделяется внимание только в последней главе или в приложении”. [Townsend, 1971, p. 57].

Нужно только добавить, что тени, по крайней мере, Менгера и Уикстида (Кларк дожил до 1938 г.) должно быть чувствовали себя неспокойно уже к началу 1930-х годов.

Заканчивая эту статью, автор хотел бы предложить собственное, отличное от общепринятого объяснение причин быстрого упадка влияния австрийской экономической теории. Этот упадок есть нечто странное, учитывая тот факт, что эта школа, как казалось тогда, в середине 1930-х годов, находилась на пике своей международной популярности. Следствием этого падения было уменьшение значения австрийской школы уже к 1940 году (и уж точно к концу Второй мировой войны) до нуля. Общепринятое объяснение сводится к утверждению, что австрийская экономическая теория была погребена под “кейнсианской лавиной”. Но это верно только в том случае, если мы будем – и будем ошибочно! – считать сердцевиной австрийской школы теорию денег и теорию делового цикла. На самом деле, можно заметить, что тогда вместе с австрийскими на дно пошли также кембриджские теории цикла (Пигу и Робертсона), в то время как маршаллова теория несовершенной конкуренции не только выжила, но и процветает по сей день. То же можно сказать о чикагской теории цены и анализе общего равновесия Викселя и Касселя, сумевших выжить в отличие от соответственно количественной теории Фишера и денежного последовательного анализа стокгольмской школы. [последовательный анализ – sequence analysis – название, предложенное шведским экономистом Эриком Линдаллем для совокупности методологических установок, методических принципов и технических приемов, призванных учесть действие феномена времени на экономические переменные в агрегированных моделях. Линдалль предложил осуществлять моделирование с использованием оценок будущих значений экономических переменных, воздействующих на фактически реализовавшиеся значения других переменных (ex ante) с последующим сопоставлением фактических реализаций исходных переменных с ожидавшимися (ex post) и соответствующей коррекцией ожидания оценок ex ante для следующего ("последовательного") момента времени. Содержательного продолжения эти работы не получили, отчасти ввиду научно-административной занятости Линдалля (он был консультантом шведского центрального банка, консультантом вначале Лиги Наций, затем ООН, президентом Международной экономической ассоциации). Позднее, в 50-е годы, этот подход дал толчок семейству эконометрических методов, также известному под именем последовательного анализа, и связанному с именем шведского эконометрика Германа Волда (Wald). Этот же подход стимулировал работы по имитационному моделированию, ставшему альтернативой и эконометрической, и оптимизационной парадигме. Следует отметить, что австрийский подход, отвергая функциональное описание взаимодействия наблюдаемых итогов экономического процесса, концентрируется на причинно-следственном описании явного хода событий, представляющих собой действия человека, идеологически близок к имитационному моделированию, сильно расходясь с ним по языку, задачам, ограничениям и т.п. – прим. науч. ред.].

Наш тезис состоит в том, что это построение неверно. Причинно-реалистичная концепция цены, центральная теоретическая конструкция для всей австрийской экономической школы, вовсе не была уничтожена в результате разрушительного извержения кейнсианской макроэкономики, произошедшего в Британии в середине 1930-х годов, в тот момент, когда она находилась в расцвете сил. Все обстояло совсем наоборот. Оставленная почти всеми своими сторонниками в то время, когда она еще пребывала в незрелом состоянии, австрийская школа стала растаскиваться соперничающими подходами за много лет до 1930-х годов, и не в Британии, а в стране, давшей ей ее имя.

С учетом этого можно утверждать, что главное дело своей жизни – написание “Nationalökonomie” – Ìизес осуществлял в условиях абсолютного и полного научного одиночества. К концу 1930-х годов у него не осталось ни одного интеллектуального союзника, на которого он мог бы рассчитывать в своей борьбе за возрождение и дальнейшее развитие традиции Карла Менгера. Как раз в тот момент, когда Мизес трудился в Женеве над своей книгой, в конце 1930-х годов, Хайек одобрительно заметил, что австрийская школа фактически стала перевернутой страницей в истории экономической мысли,.

Когда первые плоды его труда засохли на корню, не вызвав интереса мира, занятого другими делами, Мизес продолжил свое дело и почти через десять лет вынес на суд враждебного и непонимающего читателя свой труд – “Human Action”. Трудно поверить, но именно это великое произведение изменило ход интеллектуальной истории, дав толчок к возобновлению научных исследований в рамках менгеровской парадигмы. Исследовательское возрождение, началось в 1960-х и продолжается по сей день.

Но этой главе в истории австрийской школы еще только предстоит быть написанной.