Сведения о деловых обычаях по материалам воспоминаний Н.А. Варенцова
Предуведомление
Об авторе этих воспоминаний, Николае Александровиче Варенцове, и о самих воспоминаниях см. в "Четверге" от 7 декабря.
Здесь скажу пару слов о предлагаемых "Сведениях".
Они отобраны из книги, изданной "Новым литературным обозрением" в Москве, в 1999 году. Текст, комментарии и вступительная статья подготовлены и написаны В.А. Любартовичем и Е.М. Юхименко (также в упомянутом "Четверге" см. формальные данные издания). В ряде случаев соответствующую историю я сокращал, иногда, для большей линейности истории составлял ее из частей, расположенных в разных главах книги.
Традиционный призыв – разыскать, потратиться и прочесть. Держать в своей библиотеке, рекомендовать родным и знакомым, особенно детям переходного возраста. Как заинтересовать – подсказывать не буду, у каждого тут метода своя.
Членение на англоязычные фрагменты, пародирующее курсы усовершенствования Master of Business Administration целиком мое. К MBA отношусь прагматически, считаю, что образования в нашем понимании оно не дает, но дает в некотором смысле нечто более необходимое для предпринимателя: наглость, связи и образцы, т.е. практическое знание того, как себя надо держать в разных ситуациях. Все это можно приобрести непосредственно в деле, MBA экономит время, не всегда с приемлемым качеством (наглости, связей, манер). Я в своей консультационной практике видел все четыре случая (по строке: есть MBA, нет MBA; по столбцу: взял бы к себе или рекомендовал бы, не взял бы к себе и не рекомендовал бы). Нахожу, что попадание в каждую из клеточек этой таблицы равновероятно. То есть встречал таких, таких, таких и таких (есть + взял бы, есть + не взял бы; нет + взял бы, нет + не взял бы) примерно поровну.
Но поспешим, читатель, в век
минувший...
Corporate
Restructuring and Business Reengineering
Pension
System
Russian
Business Career: a Case Study
Entry
Barriers
Socializing
Bureaucracy
Bargaining VS Investment Banking
The Career of
the Russian Civil Servant: A Case Study
Promissory
Notes, Asymmetry of Information, and the Legal Enforcement
Problem
Corporate Restructuring and Business
Reengineering
Несмотря на многие отрицательные стороны характера Михаила Максимовича Кормилицына, он был умным человеком, хорошо знал ткацкое производство и наживал на фабрике деньги. Сгубила его постройка прядильни, и то из-за самомнения, что он умнее всех и знает все лучше всех. Выписанные им прядильные машины были скоро приведены в негодность неумелыми рабочими при малоопытном инженере Зевакине, начались поломки, простои, и все это привело дело в тяжелое положение.
Кормилицын, видя все это, пришел к необходимости устроить товарищество в 1882 году, предполагая найти пайщиков и привлечь в свое дело капиталы, но таковых не нашлось, и с каждым годом дело ухудшалось, и от окончательного банкротства спас его пожар фабрики. Получив страховую премию, он вновь возобновил прядильню, но выписал машины общепринятого типа. Фабрика заработала с 10-тью тысячами новых машин и с 10-тью тысячами старых горелых, более или менее приведенных в порядок. Но 10 тысяч новых машин не могли вывезти дело, оно делалось все хуже и хуже, и в 1889 году оказалось в таком положении: фабрика была заложена, все сработанные товары находились в залоге в Ссудной кассе в Москве, с уплатой процентов за полежалое и страховых что-то около 24% в год, и дело было близко к банкротству, если бы в Товарищество не вошли новые лица с деньгами и с коммерческими знаниями.
На общем собрании пайщиков Товарищества Н. Разорёнова и М. Кормилицына были избраны директорами правления М.М. Кормилицын, И.И. Казаков и я. Входя в Товарищество, новые пайщики предполагали, что их обязанность будет состоять в финансировании и контроле дела, рассчитывая на М.М. Кормилицына и его сыновей, которых у него было много, но расчет не оправдался: все время приходилось работать при тяжелых условиях борьбы с ними из-за самолюбия, рутины и других разных побуждений со стороны их, преследующих не интересы дела, а удовлетворение своего честолюбия...
Мне пришлось познакомиться с М.М. Кормилицыным в 1889 году. Он был видный, высокого роста, богатырского сложения, с большим лбом, увеличенным лысиной, с длинной густой бородой с проседью, с лукаво-смеющимися глазами, с мясистым и большим носом...
С подчиненными держался надменно и гордо. Ходил ли по фабрике или сидел в конторе – всегда в шапке; когда шел, постукивал палкой по полу, на поклоны рабочих и служащих не отвечал. Независимых и держащихся с достоинством терпеть не мог, да они могли появиться только после того, как в правление вошли новые лица. Конкурентов критиковал, находя в их действиях всегда что-нибудь неправильное, говоря: "Дураки, чего от них больше ожидать!" Про фабрикантов, которые в деле преуспели и богатели, говорил: "Еще бы не богатеть, когда бабушка ворожит!" – объясняя успех либо обкрадыванием казны, либо деланием фальшивых кредиток.
Он считал себя всех умнее и лучше: какой-нибудь фабрикант продает старую износившуюся машину, он ее покупал, в слесарной мастерской при фабрике ее переделывали, исправляли, и помещал к себе на фабрику, говоря: "Дурак продал, а вот у меня работает, как новенькая!"
А потому его фабрики были в значительной степени набиты разным хламом, поминутно ломались, чинились; получались простои, приходилось иметь большой штат слесарей, но он не унывал, говоря: "За эту машину новую надо дать тысячи, а я ее купил за сто, ничего, работает!"
Жил он в селе Вичуга, в большом деревянном доме нелепой постройки, с неуютными проходными комнатами, обставленными старой сбродной мебелью, купленной у разорившихся помещиков.
Хозяин богател, семья росла, и с этим рос и дом, благодаря пристройкам, и из дома образовался какой-то сумбур, с темными коридорами, ступеньками, лесенками, закоулками с лежанками, со спящими на них жирными котами...
Новому правлению пришлось с большой энергией приступить к ломке старых условий ведения дела, с приглашением новых лиц с техническим образованием, опытных бухгалтеров, мастеров и других разных лиц из старшего административного состава. В Москве все это было проделано довольно легко опытным, умным и знающим членом правления Казаковым Иваном Ивановичем, но ведение дела на фабрике было поручено Кормилицыну, относящемуся ревниво к данному ему праву и недолюбливавшему, чтобы в его внутренние распоряжения вмешивались другие члены правления.
Между тем успех дела, главное, только и мог был быть на фабрике, куда я зачастил ездить, стараясь понемножку познакомиться с людьми, стоящими там во главе, с общими порядками, что весьма было неприятно Кормилицыну и его ставленникам, в большинстве случаев состоящим из его и жены родственников и других его приятелей по молодым годам его жизни.
Но я не обращал внимания на его неудовольствия и продолжал ездить с представлением всех мною замеченных неурядиц и беспорядков в виде письменных докладов правлению. Кормилицын, чтобы отвадить меня от частых посещений фабрик, однажды поставил меня в весьма неприятное положение: телеграмма, посланная мною в Кинешму для высылки из Вичуги лошадей меня встретить, как я догадался, была задержана в конторе Товарищества по распоряжению Кормилицына. Когда я приехал в Кинешму по железной дороге ночью, на станции лошадей не оказалось, между тем фабрика находилась в пяти верстах от станции... Но Кормилицын меня своими школьными проделками от посещений фабрик не отвадил.
Моему товарищу по работе в правлении Ивану Ивановичу Казакову было лет под шестьдесят; он был среднего роста, коренастый, с небольшим брюшком, плешивый, с большим выпуклым, упрямым лбом, с серыми жесткими глазами. Он круто и требовательно повел дело, и ему оно в значительной мере обязано большим внутренним распорядком, утвердившимся до последнего времени. Благодаря ему амбар перебрался в другое помещение, лучшее и удобнейшее, чем был раньше. Нашел нового доверенного, П.К. Марченко, переманив его от Товарищества С. Морозова. Марченко оказался энергичным и дельным человеком и дал указания, способствующие к большему разнообразию новых артикулов товаров, с привлечением новых купцов. На фабрику был приглашен профессор Турский, составивший планы, разбив леса на участки, для правильной ежегодной рубки.
В дебри "чертова угла", как называли Вичугу жители соседних промышленных местечек, окруженную глухими бесконечными лесами, с ютящимися в них скитами старообрядческих и других сектантов разных толков и наименований, понемногу начал проникать свет знания и культуры; несмотря на сильное упорство со стороны коренных жителей, все-таки проблески деловой мысли пробивали дорогу. Ломались шаг за шагом установившиеся у фабрикантов традиции, принужденные прибегать к помощи образованных специалистов, вносящих много нового, свежего в этот затхлый и болотистый угол нашей родины.
М.М. Кормилицын волновался, горячился, спорил, но постепенно принужден был уступать здравым убеждениям и с грустью видел, как его бестолковые и бесполезные любимчики постепенно удалялись из Товарищества, на их места поступали новые, не спешившие подавать ему калоши. Его любимый сброд старых машин удалялся с фабрик и заменялся новыми и усовершенствованными.
Престиж Кормилицына, как опытного и хорошего фабриканта, был окончательно потерян после того, как он израсходовал 200 тысяч рублей на ремонт фабрики, между тем его предварительная смета была лишь на 40 тысяч рублей. Причем после израсходования такой большой суммы ничего не было получено в смысле увеличения и улучшения производства. Да, кроме того, потребовал удаления с фабрики инженера С.П. Хлебникова, зарекомендовавшего себя с хорошей стороны, как дельный работник; нужно думать, что Кормилицын это требовал только из-за того, что Хлебников держал себя с достоинством и не старался в нем заискивать.
Правлению стало известно, что М.М. Кормилицын скупает участки земли, прилегающие к фабрике, которые в будущем очень могли бы пригодиться Товариществу; одна из его покупок в 20 десятин была им куплена за очень дешевую цену, правление предложило Кормилицыну отдать ее в Товарищество. Он отказался это сделать, сказав: "Заплатите мне несколько десятков тысяч!"
Эти его действия и другие ему подобные заставили правление не считаться с Кормилицыным, и те его распоряжения, которые он допускал делать, часто отменялись, и ему, привыкшему, "чего моя нога захочет", трудно было все это переносить. И на Нижегородской ярмарке сделался с ним удар, выбивший его из строя работников. Общее собрание пайщиков, желая облегчить морально его положение, оставило его в числе правления с сохранением оклада жалованья.
Правление, просматривая годовой отчет минувшего рабочего года, оказавшуюся прибыль распределило для представлению общему собранию пайщиков. Мною был поднят вопрос об отчислении из прибыли известного процента в пользу служащих.
Нужно было видеть, какое впечатление произвело мое заявление на Михаила Максимовича Кормилицына: он с покрасневшим лицом, со сверкающими от гнева глазами, ударяя кулаком по столу, начал кричать: "Смотрите, чего он хочет! – награждать служащих, когда они, ничем не рискуя, имеют определенное жалованье, а для этого мы должны обидеть себя! Это разврат, баловство!" Протест с его стороны был так силен, что я и И.И. Казаков сочли лучше не поднимать этого вопроса, чтобы больше не возбудить Михаила Максимовича, и без того до чрезмерности огорченного, что многое делается не по его мыслям и желаниям.
На общем собрании пайщиков этот вопрос – из-за самого же Кормилицына – принял неожиданное для него решение. Он, успокоенный, что правление не возбуждает этого вопроса на собрании, уверенный, что этому причина его здравое и горячее выступление против моего заявления, желая немножко поглумиться надо мной как вносящим такие нелепые предложения, тыкая на меня пальцем, обратился к пайщикам: "Вот, нашелся желающий из полученной прибыли оделить служащих; легко швыряться деньгами, заработанными нашими отцами и нами, пусть сами зарабатывают, а то выдавать награду служащим! Они получают жалованье и не несут никакого риска от дела!"
Все пайщики, как один, высказались за осуществление моего предложения и постановили отчислить известную сумму в награду служащим. Михаил Максимович, смущенный и подавленный духом, тогда безнадежно махнул рукой и со злой улыбкою сказал: "Ну, теперь достаточно посмеются над нами наши соседи!"
Отчисление в пользу служащих Товарищества привилось окончательно, и ежегодно отчислялась сумма для этой надобности. Кроме того, после двадцатипятилетней работы в Товариществе образовался фонд в несколько сот тысяч рублей, специально назначенный для обеспечения служащих на случай смерти, болезни и старости.
Russian Business Career: a Case
Study
Иван Иванович Казаков в детстве был отдан родителями на обучение известному миллионеру, сибирскому купцу Губкину, скупавшему чай в Китае и продававшему в России. Мальчик Казаков оказался смышленым, бойким и с хорошими наклонностями, быстро двинулся по служебным ступеням и достиг должности доверенного, ставшего правой рукой хозяина. Сделавшись известным среди сибирского купечества, Казаков получил предложение от богатого сибирского купца Александра Константиновича Трапезникова поступить к нему в дело в качестве его компаньона на следующих условиях: получаемая польза в деле Трапезникова делится на три части, две из них поступают Трапезникову и его сыну, участвующему в деле, а третья – Казакову; то же самое делается, если от дела получится убыток. Прибыль Казаков из дела не получает, пока не накопится капитала, равного капиталу Трапезникова На прожитие же Казакову выдается 12 тысяч рублей в год, то есть вдвое больше, чем он получал у Губкина.
Казакова такое предложение сильно соблазнило: он делался хозяином в деле; между тем Губкин сильно состарился, а его единственный наследник племянник Алексей Григорьевич Кузнецов, больной человек, живущий значительную часть года за границей для поправления своего здоровья, вряд ли пожелает продолжать дело своего дяди, после чего Казаков может остаться без места. Казалось бы, все говорило за выгодность перемены места на новое; Казаков после долгих колебаний и дум – так и решил сделать.
Губкин старался его удержать у себя на службе, но Казаков высказал ему свои сомнения о возможности продолжения дела его племянником А.Г. Кузнецовым, чего, конечно, Губкин отвергнуть не мог. Губкин попросил Казакова указать ему человека из среды его помощников, которого он мог сделать своим преемником.
Казаков указал на своего помощника Александра Ефимовича Владимирова, тоже попавшего к Губкину в качестве мальчика для обучения и оказавшегося весьма полезным делу Губкина.
Иван Иванович, рассказывая мне об этом, с большим огорчением вспоминал момент своего ухода от Губкина, создавший перелом в его жизни, казалось бы, в лучшую сторону материального благополучия, а между тем впоследствии оказалось, что переходом своим он сделал большую ошибку.
Казаков, вступив в Торговый дом "А.К. Трапезников с сыном", начал работать с большим успехом; кончившийся год дал на его часть прибыли 600 тысяч рублей; во второй год получилась такая же прибыль, и у него составился капитал 1 миллион 200 тысяч рублей.
В их Торговом доме состояли большими покупателями братья Александра Константиновича Трапезникова, имевшие самостоятельное дело. Казаков обратил внимание, что они ведут дело рискованно, и, боясь потерять за ними деньги, предложил А.К. Трапезникову закрыть им кредит. А.К. Трапезников, возмущенный предложением, сказал: "Как закрыть кредит моим братьям! В хорошие года от них наживали, а когда они сделались в стесненном положении, то вместо поддержки надо разорить!" Казаков настаивал на своем, требуя закрытия кредита, объясняя: он своим трудом нажил 1 миллион 200 тысяч рублей, и терять их не желает только из-за того, что они братья Александру Константиновичу. Слово за слово, разгоряченный Казаков выразил желание оставить дело Торгового дома Трапезникова и просил выдать ему 1 миллион 200 тысяч рублей. Трапезников ответил: "Год начался, вы должны его закончить, после чего можете выйти из Торгового дома". Действительно, в этом году братья Трапезниковы прекратили платежи и не заплатили торговому дому Трапезникова с сыном 2 миллиона 500 тысяч рублей, что составило на долю Казакова приблизительно 800 тысяч, но заработок от всего дела принес Казакову опять 600 тысяч рублей, и, таким образом, Казаков получил убытку в этом году 200 тысяч рублей. Вышел из Торгового дома с получением 1 миллиона рублей и уехал в Москву, где и попал в товарищество Н. Разорёнова и М. Кормилицына.
Вскоре после ухода Казакова от Губкина бывший хозяин его скончался. Его наследник А.Г. Кузнецов не прекратил своего дела, а устроил товарищество с капиталом в 10 миллионов рублей, В.Е. Владимирова сделал в нем директором-распорядителем с ежегодным отчислением в его пользу большой тантьемы из доходов от дела. В то время, когда мне рассказывал об этом И.И. Казаков, В.Е. Владимиров пользовался среди московского купечества большим положением, имел уже капитал не меньше 5 миллионов рублей.
Я уже писал о первых моих шагах в дебрях чиновничьего мира, где я начал хлопотать по делу Товарищества, где я работал, с самых сильных чиновных лиц того времени. Благодаря знакомству с кругом лиц, близко стоящим к государю Александру III, я получил полное согласие от всех высокопоставленных лиц вплоть до директора департамента торговли и промышленности.
Но чиновники, стоящие по своему положению ниже директора, дали понять мне, что я еще не взял быка за рога, а сделал грубейшую ошибку от небрежного отношения к их иерархическим ступеням, и мое дело провалили с ловким искусством, затянув его на два года вместо 3-4 месяцев, как я этого ожидал, то есть на такой длинный срок, когда решение его [директора департамента] уже потеряло всякую силу. Еще тогда один из мелких чиновников департамента, потужив о моей неопытности, дал добрый совет: "Начинать в министерстве все дела не с голов, а с ног".
Совет этот оказался мне весьма полезен, и при следующих хлопотах я всегда держался этого правила и добивался результатов скорейших и для меня весьма полезных.
При следующем моем деле в Министерстве финансов мне пришлось задуматься о приискании нужного лица, стоящего в первой ступени звена чиновничьего мира.
Я решился явиться в департамент торговли и мануфактур пораньше, когда никто еще не пришел из крупных чиновников. Придя туда, я обратился к курьеру, стоящему при вешалке для верхнего платья с важным видом, имея на шее большую серебряную медаль, с просьбой указать какого-либо из чиновников, с которым я мог бы переговорить по интересующему меня вопросу. Курьер, зажав серебряный рубль в своей ладони, полученный от меня, любезно ответил: "Сейчас пришел господин Захаров, он чиновник опытный, я его сейчас вызову".
Ко мне подошел, как мне сначала показалось, молодой человек, зорко осмотревший меня, и спросил, чем он может быть мне полезен. Выслушав меня с большой внимательностью, ответил: "Здесь говорить неудобно. Где вы остановились?" Я сказал, что в гостинице "Бельвю", рядом с их департаментом. "Зайду к вам в три часа, после окончания занятий в департаменте, и там поговорим".
Пришел аккуратно, по обмене приветствиями я сделал ему предложение со мной пообедать. Он немного задумался и ответил: "Сказал дома, что буду обедать, но делать нечего, пожалуй, пойдемте. А куда вы думаете идти?" Я ему сказал: "У вас в Питере хорошо кормят на Большой Морской у Кюба, пойдем туда". – "Ну нет, туда не пойду, этот ресторан не по моему рылу! – смеясь, ответил он. – Если кто-нибудь из моего начальства увидит меня там, то несдобровать мне! Да и зачем идти к Кюба? ... цены там дорогие, пойдемте лучше в "Малый Ярославец" [первоклассный ресторан в Петербурге, на Большой Морской ул., дом 8, посещавшийся в основном деловыми людьми, актерами и богатой молодежью – прим. составителей], там кормят хорошо, а цены дешевле раз в десять против Кюба, и притом он рядом с вашей гостиницей".
Во время обеда я успел рассказать ему о своем деле и потом задал ему вопрос, сколько мне придется заплатить ему за проведение этого дела по канцеляриям по возможности без задержки. Захаров ответил: "Берусь немедленно направить его по надлежащей инстанции с наблюдением, чтобы оно где-нибудь не задержалось по небрежности чиновника, к которому попадет, а также если в дальнейшем его ходе по канцеляриям где-нибудь найдут неисполненным какие-нибудь формальности, то я вас уведомлю телеграммой, и вы тогда должны приехать и лично все это устроить, и вот за все мои хлопоты вы заплатите мне пятьдесят рублей".
Я удивился назначенной им сумме, предполагая, что придется платить гораздо дороже, и у меня вырвалось: "Не мало ли вам будет?" – "За что же вы мне будете платить больше? – удивился Захаров. – Я перечислил свои обязанности и нахожу эту сумму для меня вполне достаточной, и вам она не тяжела, вы всегда будете в курсе дела, зная, что ваша бумага не будет валяться в какой-нибудь канцелярии из-за каких-нибудь пяти или десяти копеек неуплаты гербового сбора.
Мне часто приходилось иметь дела с Министерством финансов, и я все дела проводил через Сергея Сергеевича Захарова, с которым у меня установились довольно хорошие отношения, начавшиеся в 1893 или 1894 году и продолжавшиеся вплоть до 1917 года. Благодаря ему все мои дела проходили скоро и расходы по ним были минимальны.
Bureaucracy Bargaining VS Investment
Banking
Могу указать как пример: Товариществу Большой Кинешемской мануфактуры требовался выпуск облигационного займа; я провел его через С.С.Захарова, и все мои расходы по этому делу обошлись Товариществу в 2 тысячи рублей, том числе в эту сумму вошли уплаченные 800 рублей одному чиновнику за написание очень сложной бумаги; и я уверен, что даже опытный юрист затруднился бы ее составить, поскольку она требовала больших специальных знаний; с этим чиновником меня познакомил С.С. Захаров. Единовременно со мной в Министерстве финансов начало хлопотать Товарищество Каретниковых, где я в то время был членом правления, о разрешении облигационного займа, и хлопоты по этому делу были поручены известному присяжному поверенному Шевалдышеву, которому было заплачено за проведение этого дела 20 тысяч рублей, и разрешение Товарищество Каретниковых получило на год позже Большой Кинешемской мануфактуры.
The
Career of the Russian Civil Servant: A Case Study
Он был принят пятнадцати лет в департамент торговли и мануфактур, как человек, могущий уже кое-что заработать для своей семьи. В департаменте ему было поручено иметь дело с бумагами входящими и исходящими; на этом деле ему пришлось сидеть в течение сорока лет и, как он мне говорил, без всякого желания с его стороны покинуть эту должность, так плохо оплачиваемую. Сергей Сергеевич благодаря феноменальной памяти сделался незаменимым для этого чиновником, добившись особого расположения со стороны своего начальства тем, что он в короткое время доставлял им все нужные бумаги, требующиеся для справок по аналогичным делам, поступающим в департамент на разрешение, чем облегчал начальству их работу. Некоторые новые рьяные начальники удивлялись его упорному желанию сидеть на этом малоинтересном месте, предполагая, что он каким-то способом изощряется извлекать для себя пользу, старались передвинуть его по должности повыше, а как-то один даже уволил его со службы. На его место был посажен другой, и с этого времени в канцелярии получился сплошной беспорядок: бумаги путались, задерживались, не говоря уже про то, что нужные начальству для работы бумаги, находящиеся в архиве, доставлялись через продолжительное время после требования, и начальство заменяло чиновника другим, третьим, а дело все шло хуже и хуже, и опять приходилось брать и переводить на старое место С.С. Захарова...
Он знал подробно все, что делается в департаменте, знал всю характеристику чиновников, со всеми состоя в хороших отношениях; благодаря своей памяти готовый услужить им разными справками и сведениями и даже советами. Они его не стеснялись и не опасались как конкурента, и ему через них становились известными все тайные пружины в чиновничьем мире.
Многие присяжные поверенные и частные лица, как, например, я, обращались к Сергею Сергеевичу, к его услугам, и он со всех брал по 50 рублей за них. Клиентура, нужно думать, у него была большая, так как благодаря этой оплате ему удалось обзавестить двухэтажным деревянным домом в одном из переулков на Крестовском острове и жить в полном довольстве.
Сергей Сергеевич Захаров был хорошим человеком и, несомненно, честным, я смотрел на его работу как на пользу, извлекаемую им от своей необычайной памяти, он не делал ничего противозаконного и вредного государству тем, что помог мне и многим другим сберечь свои труды, деньги и время хождением по канцелярским дебрям, где и опытный человек мог запутаться и растеряться.
Promissory Notes, Asymmetry of Information, and
the Legal Enforcement Problem
На первом собрании членов правления Товарищества Н. Разорёнова и М. Кормилицына обсуждалась продажа Шуйской ситценабивной фабрике братьев Павловых сурового миткаля на сумму в 26 тысяч рублей в кредит. Правлению было известно, что дела братьев Павловых плохи, и ожидали их скорого банкротства, но незадолго до этого один из братьев женился на единственной дочери фабриканта-миллионера Скворцова, и вскоре после свадьбы Скворцов скончался, оставив своей дочери более 10 миллионов наследства, что давало право думать, что положение их дела сразу изменится в лучшую сторону.
Павловым миткаль был продан и сдан, расчет произведен векселями. Прошло после этого очень короткое время, как распространился слух о приостановке братьями Павловыми платежей. Явившийся от них представитель предложил окончить с ними по 20-ти копеек за рубль, причем сказал: "Так платим только вам из-за того только, что купили у вас впервые, а другим не даем больше 10-ти копеек".
Его предложение правление сильно возмутило: в момент покупки у нас миткаля Павловы были осведомлены о положении их дела, следовательно, покупая в Товариществе миткаль, они рассчитывали нашими деньгами увеличить баланс в пользу старых кредиторов.
Исполнительный лист был вручен Флегонту Ильичу [Ильину] с указанием посадить Павловых в тюрьму и держать их там, пока не получит с них полностью. Между тем Павловы из Шуи скрылись; куда они выехали, никому не было известно. Одни говорили, что за границу, другие называли разные города в нашей необъятной России. Но Флегонт Ильич какими-то путями узнал, что один из братьев находится за границей, а другой, женатый на Скворцовой, живет с молодой женой в ее имении в Кинешемском уезде.
Он поехал в это имение, остановился в ближайшей от него деревне, где узнал о всех подробностях их жизни. Узнал, что их посещают часто кинешемский исправник и член кинешемского суда, родственник Павлова; часто играют в карты и весело проводят время. Флегонту Ильичу даже удалось побывать в доме во время отсутствия хозяев, благодаря их лакею, с которым он успел познакомиться и подружиться, и который показал ему все комнаты.
В кинешемской канцелярии он познакомился с одним из мелких служащих, повел в трактир, где угостил его хорошо, и от него узнал, что член суда скоро уезжает в отпуск за границу на месяц. Этот служащий обещался ему сообщить немедленно, как только член суда уедет. То же самое он проделал в канцелярии капитан-исправника, где узнал, что исправник тоже скоро уезжает в Кострому для очередного доклада губернатору.
Как только член суда выехал, приятель Флегонта Ильича сообщил ему. Флегонт Ильич явился к заместителю члена суда с просьбой выдать ему разрешение о задержании Павлова как укрывающегося от уплаты по исполнительному листу. Получив нужную бумагу, он, после отъезда исправника в Кострому, явился к заместителю его, предварительно хорошо поблагодарив, и получил от него двух полицейских для способствования аресту Павлова, с водворением его в тюрьму. Флегонт Ильич нарочно выбрал вечернее время для поездки в имение; остановились в деревне, где он раньше жил, выбрал еще несколько смышленых крестьян понятыми и поздно пошли в усадьбу Павловых, когда, он знал, Павловы спали.
Понятых он расставил у тех окон дома, из которых, как он думал, Павлов может выскочить, а одного полицейского у черного выхода. С другим направился к парадному входу, где начал звонить. Через некоторое время послышались шаги, и чей-то голос спросил: "Кто там?" "Полиция. Отворяйте немедленно!" Внутри замолкло; было слышно, как на цыпочках отдаляются от двери. Флегонт Ильич догадался, что это его приятель-лакей спешит разбудить господ и предупредить их о приходе полиции. Полицейский потребовал немедленно открыть дверь, иначе она будет взломана.
Дверь открылась. Ильин, помня расположение комнат, быстро побежал к спальне, отворил дверь, увидал, что в комнате никого нет... В то же время у открытого окна спальни послышались крики и возня. Флегонт Ильич, недолго думая, тоже выскочил из окна, где понятые и полицейский держали в своих объятиях Павлова, старавшегося от них освободиться. Павлова скрутили и отвезли в кинешемскую тюрьму.
В тюрьме Павлов был помещен в отдельной камере; из дома доставлены ему были тюфяк, подушки, белье, книги и все прочее. Из лучшего ресторана города ему доставляли обед, завтрак и вино. Флегонт Ильич понял, что Павлов, разместившись с большим удобством и комфортом в тюрьме, легко перенесет месячное заключение там, а с приездом члена суда будет выпущен, тогда получить с него деньги не представится возможным. Тем более, что Павлов, озлобленный неожиданным арестом, клялся и божился, что он теперь больше 10 копеек за рубль не даст.
Флегонт Ильич побывал у смотрителя тюрьмы, поговорил с ним и убедил его за известное вознаграждение перевести Павлова из хорошей камеры в самую плохую, что тот и сделал, объяснив Павлову, что принужден сделать это по необходимости ремонта камеры. Поместили Павлова в камеру, куда обыкновенно сажали провинившиеся заключенные, камера была сырая находящаяся рядом с ретирадом...
Павлов мог в ней просидеть только трое суток, написал жене письмо с просьбой уплатить Флегонту Ильичу все деньги сполна, с причитающимися процентами и расходами по ведению дела. Вернувшийся из Костромы исправник ничего не мог сделать своему приятелю, только разругался со своим помощником за оказанную помощь при аресте Павлова. Тоже член суда был поражен всем, что случилось при его отсутствии с его родственником; затаив злобу к Товариществу, старался во всех делах с Товариществом решать не в его пользу.