Набокову – 101!

Когда он жил, я не читал его.

Помню вечер Василия Аксенова в ЦЭМИ, осенью 1978 года. Он читал что-то, хохмил, отвечал на записки. Его спросили что-то про "детскую" прозу ("Сундучок, в котором что-то стучит" и "Мой дедушка – памятник"), я не расслышал что. Вдруг он понес какую-то тарабарщину, я не понял ни слова, хотя сидел на ближнем подоконнике (дело было еще на улице Вавилова, знаменитое "Ухо" на Профсоюзной мучительно возводилось). Потом, через много лет, я вспомнил, точнее догадался, что В.П. просили прокомментировать его выбор имени для тренера по гимнастике, пестовавшего юную героиню "Сундучка". Ответ его был в том духе, что все равно, мол, никто не знает, а кто знает, побоится признаться, что знает, так что не тревожьтесь, видите – напечатал же "Детгиз". Я настолько был не в курсе, что даже не рассердился на себя, а оторопел – ну можно ли быть таким невеждой... Чего не знают? О чем не догадаются? При чем тут "Детгиз"?

Первый раз Набоков попал ко мне через несколько месяцев. Это было "Приглашение на казнь", ардисовского исполнения, синяя плоская книжечка.

Книги тогда были и деньги, и пароль, и фонарик, которым можно было выхватить лицо своего из толпы. Ими обменивались, общались, нащупывали путь, используя их как палочку слепца.

Помню две характерные реакции на открытие Набокова.

Одна взяла книгу, в тот же вечер позвонила: "Это что – так до конца будет?" "А сколько ты прочла?" "Первую страницу". "Да, более или менее, а что?" "А то я испугалась, что кончится. Тут же над каждой страницей можно вечер провести".

Другая открыла книгу при мне, читала безмятежно, довольно долго, потом закрыла и вручила мне со словами: "Этот автор – сумасшедший". Это были, по-моему, "Другие берега".

Тогда же вышло первое в Советском Союзе исследование о Набокове. М.Ю.Лотман напечатал статью "Некоторые замечания о поэзии и поэтике Ф.К.Годунова-Чердынцева", посвященную стихам из "Дара". В статье ни разу не упоминался автор романа, то есть, собственно, автор Ф.К.Годунова-Чердынцева. ("Вторичные моделирующие системы", Тарту, 1979, сс. 45-48 – факт взят из "В.В.Набоков. Pro et Contra. Издательство РХГИ, СПб, 1997).

Или такое:

Sir. – I find my name listed in the programme of the Edinburgh International Festival among those of writers invited to take part in this Writers' Conference. In the same list I find several writers whom I respect but also some others – such as Ilya Erenburg, Bertrand Russel, and J.-P.Sartre – with whom I would not consent to participate in any festival or conference whatsoever. Needless to say that I am supremely indifferent to the "problems of a writer and the future of the novel" that are to be discussed at the conference.

I would have preferred to bring this to notice of the Festival Committee in a more private way had I received an invitation to the conference before my name appeared on this programme.

Yours truly,

Vladimir Nabokov.

Palace Hotel, Montreux, May 26.

[цитируется по Vladimir Nabokov, Selected Letters, 1940-1977, edited by Dmitri Nabokov and Matthew J.Bruccoli, Harcourt Brace Jovanovich, 1989, p.336]

Над иной набоковской страницей и впрямь можно провести вечер. А уж чувству свободы, достоинства, спокойной уверенности в человеческом разуме ("венский шарлатан" – ведь он это не сейчас сказал, когда все ясно, а тогда, в самом эпицентре поклонения шарлатанам находясь!), уверенности в разуме, повторю, в русских школах учить будут, конечно, по нему. Здесь найдете некий материал из разных изданий, характеризующий в первом приближении нашего великого писателя и человека, храбро противостоявшего веку (и победившего в итоге).

Сейчас, из всего необозримого набоковского соляриса, хочу отметить не точный выбор чувства к Советской России (презрение к кровавому убожеству Сталина, печаль по поводу деградации культуры и измельчания людей), а его недюжинную прозорливость, с которой он разгадал скудоумную пафосную фальшь европейских и американских левых интеллектуалов 30–х – 70-х годов, корни которой так беспощадно обнажены и тщательно исследованы Мизесом в "Антикапиталистической ментальности", и которая так ярко изображена в романах Айн Рэнд, еще одной героине сегодняшней выкладки.

Выуживаю фрагменты личной набоковианы из своей Картотеки почти наугад:

• ...В последнее время из-за большевистской пропаганды американские интеллектуалы совершенно пренебрегают бурной жизнью либеральной мысли в среде русских изгнанников. ("Значит, вы – троцкист?" – радостно предположил особенно ограниченный левый писатель, в Нью-Йорке, в 1940, когда я сказал, что я против Советов и против какого угодно царя... [1971].
• ...Не знаю, кого сейчас особенно чтят в России – кажется, Гемингвея, современного заместителя Майн Рида, да ничтожных Фолкнера и Сартра, этих баловней западной буржуазии. Зарубежные же русские запоем читают советские романы, увлекаясь картонными тихими донцами на картонных же хвостах-подставках или тем лирическим доктором с лубочно-мистическими позывами, мещанскими оборотами речи и чаровницей из Чарской, который принес советскому правительству столько добротной иностранной валюты.. [1965 ].
• Дело в том, что с юности – я покинул Россию в 19 лет – мое политическое кредо остается таким же бесцветным и неизменным как старая серая скала. Оно традиционно до банальности. Свобода слова, свобода мысли, свобода искусства. Социальная или экономическая структура идеального государства мало меня интересует. Мои желания скромны. Портреты главы государства не должны быть больше размеров почтовой марки. Никаких пыток и казней...[1964].
• Громадный поток интеллигенции, составивший столь заметную часть общего Исхода из России в первые годы большевистской революции, сегодня кажется скитаниями какого-то мифического племени, чьи иероглифы я извлекаю теперь из праха пустыни. Мы остались неведомы американским интеллектуалам, которые, замороченные коммунистической пропагандой, видели в нас лишь злодеев-генералов, нефтяных магнатов и сухощавых дам с лорнетами). Этого мира больше нет. Нет Бунина, Алданова, Ремизова. Нет Ходасевича – величайшего русского поэта, какого доселе породил XX век. Старая интеллигенция вымирает, не найдя себе преемников в так называемых перемещенных лицах последних двух десятилетий, которые принесли с собой всю провинциальность и пошлость своей советской родины.

Мемориальное событие и отмечу мемориально. Что больше всего любил юбиляр, что лучше всего знал? Русскую словесность. Примите – те, кто разделяет эти мои сантименты (а кто не разделят – ознакомьтесь и пристойно промолчите), – одно из самых совершенных его произведений, посвященной главной теме его любви и знания.

В Москве – жара. Полным ходом идут у меня строительные работы на коммерческом этаже сайта. Да и деревня надвигается, сами знаете: семена, навоз, дорожки надо разбить, забор, сортир, то-се... А как жене Наташе откажешь? Никак не откажешь. Да и затягивает, как любое осмысленное дело.

А наша с вами вот эта вот виртуальная изба-читальня, которую мы весь год набивали разнообразным материалом, скоро переедет на второй этаж. На первом будет консультационная лавка. Витрины, ценники, мешки и полки с изделиями, весы, касса.. Для летающих оставлю, конечно, вход и со второго этажа, но не все же летают – для людей земных, пешеходных, основательных, – вход будет с тротуара прямо в лавку. А сюда, в читальню будет вести неприметная лестница. Лимонад, кресла-качалки, тюль...

Был недавно в офисе своего давнего, еще по академическим временам, знакомого. Я когда-то по его приглашению несколько лет служил международным инвестиционным подмастерьем, когда он международно инвестиционно банкирствовал после своей отставки с госслужбы в 1992 году.

С удивлением глядя на его бородку и перебинтованную руку, я вдохнул знакомый запах сигар, больших людей, многоугольных переговоров и сложных структурных deals. Картина Бенуа на стене (Елизавета Петровна в мужском платье, факела, военные с усами...) и знаменитый вид на реку, гостиницу "Украина", фабрику с ресторанными facilities были на месте.

Инвестиционный банкир, которого французы по своему французскому обычаю звали "господин министр" много лет спустя после того, как он покинул правительство (надо сказать, это звание ему необычайно шло) глядя строго, но ласково, спросил меня, что я поделываю, и не дослушав сказал: "Ты статью-то мою читал?" Он назвал журнал, и я вынужден был признаться, что нет, не читал. "Ну так я тебе подарю", сказал он, выбираясь из-за стола, а я, глядя на него, вспоминал прошлые наши с ним труды...

"Вот, посмотри. После этой статьи они напечатали ответную статью NN, была дискуссия". "Надпиши, что-ль" "Надпишу, – сказал он, надписывая наискосок липкую глянцевую страницу.

"Интересно, – подумал я, спускаясь в лифте, – неужели входим в зону бурного комплектования?

Дело в том, что за день до этого визите мне позвонил NN, ошеломив вопросом: "Что ты знаешь про Айн Рэнд?"

В Америке меня не раз и не два поражало, с каким напором мои собеседники спрашивали меня об Айн Рэнд, узнав, что я из России. Поначалу удивляло уже само имя. Я принимал его за попытку всучить мне деньгу южноафриканской страны. Потом я стал различать, что речь идет о некоем объекте, не то корабле, не то женщине.

Самый потрясающий из всех вопрошателей был аргентинский профессор, экономист из Университета Буэнос-Айреса. Он привлек мое внимание на конференции, посвященной приватизации в Латинской Америке и Востоочной Европе, напав на симпатичного чилийца на предмет половинчатости и оппортунистичности их знаменитой пенсионной реформы. "Вы что это тут хвастаетесь?! Подумаешь, отменили государственную обязаловку. А зачем вы ее вообще оставили? Зачем принудительные отчисления из зарплаты, пусть и на личный счет, пусть и находящийся под управлением частной компании? Люди, может, себе бы другое обеспечение выбрали бы, покупали бы золото или дом, или те же бумаги? Вы что, действительно полагаете, что зло государственных пенсий можно уменьшить объявив их частными, но оставив принудиловку?" Чилиец все признал, каялся, разводил руками. Между прочим вырулили в той дискуссии на важную вещь. Если что реформируешь, реформируй по полной, отменяй, а не изменяй. Потому что периоды, когда государственный монстр позволяет себя изменять, очень кратки. Если ты просто видоизменяешь что-то, оно легко может видоизмениться обратно, когда испуг монстра пройдет. Завести же вновь (зону ответственности, орган, процедуру) гораздо сложней. Поэтому принципиальность – выгодное дело, затратив больше усилий на отмену, получаешь более полноценную экономику и вообще атмосферу.

Вот этот-то аргентинец после моего доклада подошел и сказал две вещи: "Хорош пример из Ротбарда, про ботинки. Правильно сделал, что не сослался на источник – они бы взметнулись на имя и перестали бы слушать. Ты знаешь, кто такая Айн Рэнд?" Я поблагодарил и ответил, что не сослался на источник я по другой причине. Глазами я этот пример еще не читал, рассказал мне его мой товарищ, Львин зовут, накануне конференции. А про Айн Рэнд я тут только и слышу, но ничего ее не читал. "Как же так, она же из России" – удивился он. "Ну и что?" – удивился в свою очередь я.

Львин, спросил я Львина, вернувшись с конференции, кто такая эта Айн Рэнд? Вот его рассказ.

Это такая писательница и философ, очень здесь известная, даже можно сказать, знаменитая. Здесь есть даже рэндисты, что-то вроде философского общества или кружка. Кстати, одно время членом такого общества, еще при жизни Рэнд и не на последних ролях был, угадай кто... Алан Гринспэн!

Самое известное ее произведение – роман "Atlas Shrugged", что-то вроде "Атлант пожимает плечами" или "Атлант приходит в себя", или "Атлант очнулся"... Я его не читал, он в жанре утопии, по-моему... Идейно она близка к либертарианцам, но тетка совершенно самостоятельная, резкая и неудобная. Ее тут обожают, но, разумеется, не левые и даже не умеренные...

И вот, через два года после этого, звонок NN. Де мол, будет презентация ее книг, и если я хочу, я могу их посмотреть в NN-ском офисе, в воскресенье.

Итак.

Цитировать без разрешения нельзя, разрешения у меня нет. Так что пишите в издательство.

193144, Санкт-Петербург, ул. Моисеенко, д.8, оф. 71, 79, факс (812) 271-6871

Книги и впрямь хороши. Событие.

Перевод Д.В.Костыгина хорош, глаз нигде не цепляется, есть переводческие бриллианты, ненавязчивые, впрочем. Полиграфия сделана с большим вкусом, все там Д.В. Костыгиным продумано и выверено, он там и переводчик, и редактор, и автор предисловия, и автор дизайна.

Есть и рэндисты, у них есть сайт, я туда ходил, но пришел в некоторый ужас от несоответствия бумажной русской ипостаси Айн Рэнд и электронной.

Похоже, она научная сестра Мизеса, культурная – Набокова. Мы можем гордиться, особенно ленинградцы. Она ведь там кончила университет, прежде чем в 1926 году уехала в Латвию, а оттуда в Америку.

Пишите в издательство, спрашивайте в магазинах!

Книги значительно (на два порядка) сильнее, чем тексты о них и об их авторе.