"От четверга до четверга" за 14 декабря (задержанный выпуск)
Revised 18.12.2000, 18:39 Moscow time
Предуведомление
Самый важный сегодня материал – пополнение общественного списка опечаток и неточностей в русском издании Мизеса. Обладатели бумажных экземпляров "Человеческого действия" могут свериться и внести.
Далее. Начинаем выкладывать ее электронную версию. В начале недели планирую выложить оглавление "Человеческого действия" и начать выкладку собственно текста. Пока же – нечто вроде предуведомления к проекту, весьма техническое.
Исправлены сбои и опечатки в материале из воспоминаний Варенцова. Думаю, не поставить ли Варенцова-2, уж больно много там интереснейшего. Жду вашей реакции.
Из культурной жизни – один спектакль. Потом еще выставил тут некий ящик с хламом, вы не пугайтесь, это хлам нужный.
В этом ящике сегодня мое внимание привлекла одна аналогия, один юбилей и одно наблюдение. Последнее, правда, из ящика выскочив, возвращаться туда не захотело, пришлось приделать ему ноги, и оно упрыгало от меня в снежную ночь, оставляя следы, наподобие маленьких ластов.
Вроде все. Enjoy your meal (вот как ни крути, а на русский это пожелание ну никак не переводится. Зато у них "Ну, будем здоровы!" нету, и я не знаю, что для жизни полезней и веселей. Вернее всего и то, и то, так что – погодите, дайте холодильник открыть – будем здоровы!)
Один
спектакль
Про хлам
Одна аналогия
Один юбилей
Одно наблюдение
Я не театральный критик, культурой этой не владею, канонов не знаю, аксиом тут для меня нет, так что если задену кого, извиняйте.
Ходили мы с Наташей в прошлое воскресенье в Художественный театр, смотрели на Новой сцене (это не в тюремнообразном здании на Тверском, а в том же главном, что в Камергерском, просто вход чуть ближе к Большой Дмитровке) спектакль.
Спектакль по пьесе, пьеса по повести (рассказу) Чехова, "Бабье царство" называется.
Ходили целево, на вещь. В последние лет 10 интерес к драматическому искусству у нас как-то постепенно сошел на нет. Повлияли многолетние хождения по абонементам в Большой зал Консерватории. После классической музыки ходить на актеров стало немного ... страшновато, что ли. Там же и декорации еще... А потом, рецензии посмотришь, или по "Культуре" театральное обозрение, в театре все еще почему-то авангард, то у них собаки лают, то у них руины говорят. Ну и перестали ходить.
Но решили, что чеховское "Бабье царство" стоит того, чтобы рискнуть.
Во-первых и в-главных, повесть эта нами любима, читаема и перечитываема. Она даже на фоне чеховских вещей есть нечто выдающееся. К тому же не затертая. А не затертая из-за своего веселого и доброго рождественского духа и по причине полной автора симпатии к "эксплуататорам" и совершенно рандистского (от Айн Рэнд) чувства братства людей, хоть и из разных (а по-марксистки, так и прямо антагонистических) слоев, прежде всего людей порядочных, без скрученной от социалистических идей психики и сознания, людей, готовых отвечать за свои поступки и дорожащих этим, не рвущихся вручать эту ответственность ни слепым "производительным силам", ни иным шарлатанским концепциям, "расовым" или "психологическим". Все это противоречило, как я понимаю, установкам вечно за народ в той или иной его ипостаси переживающей, но жующей с казенного стола интеллигенции, противоречило тому, чем Чехову предписывалось быть, что после 17-го года, что до...
Во-вторых, было ужасно интересно посмотреть, что из повести отобрали для сцены. "Там есть что играть", – взволновано говорили мы, обсуждая перспективу похода в театр. Но мы понимали также, что всего, что там есть, сыграть нельзя. В повести полно чудесных микронаходок, вроде кучера Пантелея, которого уволили за то, что во хмелю ходил к баракам рабочих и вопил, качаясь и падая: "Мне все известно!" (и это все, что про него в повести есть). "Жаль, – сетовали мы, – что это в пьесу не войдет, уж больно мала деталь". Ну да ничего, там таких еще много, проблема не поиска, а отбора.
Спустя два часа, с горящими отбитыми ладонями вышли из театра.
Если у тебя, читатель, есть знакомые в этой славной труппе, передай им сердечный привет от зрителей. Если нет, то запомни имена (к сожалению, программка не расшифровывает нареченных имен, ограничиваясь суровым советским форматом).
Структура далее будет такая. Я тут их всех разбил на три группы (режиссеры-создатели, мат.часть и труппа). Вначале формальное представление, а потом о каждой группе в целом и по отдельности. Итак:
1). Руководство-создатели:
· режиссер-постановщик А. Покровская (ну это-то имя мы знаем, это же Алла Покровская, "реальная женщина", как выразилась Наташа);
· режиссер Н. Скорик;
· переложение для сцены делал С. Арсентьев;
Вот это да! Ай да Арсентьев! Мы обогатились еще одной отличной чеховской пьесой! Крепкая рука режиссера, смотреть интересно с первой минуты до последней, вот так бы Чехова и ставить, нет никакой... заданной школьной тоски. Мизансцены – продуманы так, что этого не видно, в спектакле много движения, причем совершенно естественного, человеческого, женского и мужского (никаких прыжков, углов и прочей банальной чуши). Что еще сказать? Нет сбоев, техника спектакля великолепна, пластика, дикция, манеры. Боже, какие манеры! И ведь это же совсем молодые актеры! Уж не знаю, так ли, но кажется мне, что вкус к манерам, которые есть во многом вкус к точному движению, жесту, интонации, что все это Алла-то Покровская и поставила.
2). Матчасть:
· художник Е. Кузнецова,
· костюмы: художник Е.Афанасьева, делали С. Москвичева и Л. Трефилова,
· грим: Т. Тамбиева, А. Чирков, реквизит: Н. Соколова, декорации: мастерские МХАТа под руководством С. Едигаровой, Б.Мичасова, В. Корнеева, А. Сидорова.
Все очень толково сделано, продумано и исполнено. Этого мало. Все еще и очень красиво. Костюмы – Кустодиев, притом нигде не через меру. Мебель и реквизит отличаются настоящестью. Когда собрались на сцене чай пить, да чашки с блюдцами внесли, две женщины, сидевшие перед нами, выразительно так переглянулись. Столы, стулья, лампы, бюро, часы, иконы, ширмы, лавки, печи, – безукоризненно.
3). Труппа.
· Госпожи актрисы: Е. Панова (Анна Акимовна), С. Синкина (тетка Анны Акимовны, Татьяна Ивановна), Т. Исаева (Варвара), Спиридоновна, она же Жужелица (Ю. Чебакова), Н. Попова (горничная Маша), Я. Колесниченко (кухарка Агафья, с Колесниченко в пару играет Л. Хуснутдинова, но мы ее не видели), Е. Королева (глухонемая девочка, с ней в пару играет А. Вишер), Е. Галахова (жена Чаликова).
· Господа актеры: П. Баранчеев (Пименов), Р. Кириллов (Назарыч, директор завода), А. Арсентьев (адвокат Лысевич), А. Салминов (Чаликов), Э. Чекмазов (учитель), В. Феофанов (священник), И. Кокорин (дьякон), А. Финягин (молодой рабочий), П. Ващилин (лакей), С. Новиков (Пантелей)
Прежде всего и опять – все они очень молоды (это – Студийная группа МХАТ, выпускники последнего курса Ефремова в Школе-студии). Поэтому они начинают не с нуля, а с минуса – им нужно преодолеть гандикап возраста, все же они играют роли людей, которые их прилично старше. Задача эта легла на открывающих спектакль: лакей Миша и горничная Маша, и сама Анна Акимовна справляются с этой задачей к пятой минуте спектакля. Анна Акимовна (актриса Е. Панова), богатая и молодая хозяйка, владелица завода и многочисленной другой собственности. Как сыграно! А и впрямь есть что играть. Происхождение ("из простых"), богатство не в первом поколении (привычное), образование и почтение к "мнениям века", не могущие, однако, победить впитанную в детстве этику. Впрочем, пересказывать не буду, в надежде, что перечитаете повесть сами. Женщины легки, изящны, органичны. Есть поразительные номера, например, поединок Жужелицы (роль характерная, могуче сыгранная Ю. Чебаковой) с Варварой. Есть целые фрагменты, здоровые куски спектакля, когда возникает "эффект Германа" (кто "Мой друг Иван Лапшин" смотрел, меня поймет). Когда женщины, клюкнув водочки и закусив пирогами (Рождество), садятся "играть в короли" и пить чай, разомлевший зал совершенно попадает в плен этим тёткам на кухне в первом этаже хозяйкиного дома. Удивительно играет Королева дурочку-глухонемую, как она крутит руками под носом, жужжит и привстает на цыпочки... Тётки (среди них Татьяна Ивановна в исполнении С. Синкиной, царит -- она тут и кухонная государыня, и ожившая баба с чайника) переглядываются, потом смеются: а-а-а, сейчас мужчин увидела, Назарыч с рабочими поздравлять с праздником пришел. Рождество.
Господа актеры порадовали меня не меньше дам. Осанка, голос зычный, походка – как будто не было у этих ребят ничего в жизни более привычного, чем, поздравив хозяйку с Рождеством, хлопнуть рюмку, поклониться со словами "благодарствуйте, Анна Акимовна", вручить подарок, принять подарок, поклониться еще раз и распрощавшись, выходить, надевая картуз.
Советские молодые так не умели играть достоинство.
Словом, хорош спектакль! Есть и сюжет, не хуже Островского, и совершено чеховская терпимость, и юмор, и драматизм, даже Пантелей есть со своим знаменитым воплем!
Кто может, идите, смотрите (даже если нам дико повезло и мы попали на какое-то необыкновенное настроение, охватившее в тот вечер труппу, вам не грозит разочарование – вкусив раз такой своей игры, они не захотят играть хуже).
Кто живет далеко, перечитайте "Бабье царство". Не пожалеете.
Для гладкости перехода использую еще одно событие в концертной жизни столицы. 22-го в Политехническом концерт М. Щербакова (на афише, правда, написано "творческий вечер", но что это такое, я не знаю, нетворческий вечер – это поужинал и спать, что ли?, или вот в карты (в "короли") играть – это творческий вечер или нет?).
Настроение предщербаковское. До того расплылся, что чуть не опоздал – через неделю уже, а за билетами так и не съездил. Мчу.
– Два билета... Похоже, хороших мест уже нет. И вы знаете, что удивительно, – растерянно поведала кассирша, – сперва выкупили все дорогие.
– Да? А давайте посмотрим. Мне ведь не обязательно рядом", – сказал я мирно, и она, прицелившись карандашом, высмотрела мне две пустые клеточки в сплошь перечеркнутых крест-накрест ячейках ближнего партера.
Но и рабочее тоже. В смысле настроение. В ящик скидываются обрезки проволоки, заготовки под крепеж, куски кожи, разные потенциально полезные шайбы, прокладки, деревянные пробки (которые рекомендую использовать вместо казенных пластиковых дюбелей с красивыми, но бессмысленными зазубринами) и тому подобный рабочий хлам.
Такой хлам сопровождает, как известно, всякую работу. Можно сказать, хлам есть такой же непременный признак работы, как предварительный расчет, чертеж, план, или результат (строение, изделие, работающая схема, изданная книга, вылеченный больной), или послерабочая усталость.
Люди к этому хламу относятся по-разному. Одни все выметают, выбрасывают. Другие хранят и перекладывают. Я заметил, что если какое-то занятие перерастает любительский уровень, становясь более или менее регулярным ремеслом, люди меньше склонны к выбрасыванию.
То есть в ящик скидывается то, что не подошло. Не подошло-то оно в данный момент, к данному фрагменту, на данном участке. Половинки и четвертушки кирпича не должны увозиться со стройки на выброс – стена длинная, этажей много, понадобятся еще... Нитки, лоскуты, куски кроя – пусть будут, ибо придет день, когда начинается "так, где-то у меня было..." Ключевое слово – "тут".
Потрясающим складом такого рода является любой русский деревенский двор. "А где бы..." "Да вон там возьми, да не там, а во-о-о-о-о-о-н где, под тем, ну, под этим, как его..." Взял, приладил. "Ух ты, гляди-ка, прям точно подошло". Такие же свойства имеет, кстати, и всякий приличный постсоветский офис.
Хозяйственный программист в мое время (как сейчас, не знаю) без сундучка с полезными сабрутинами и фанкшнами не мог себе рабочего места представить, а копошение в этих чуть ли не сверкающих и звякающих созданиях ума, их начищение до блеска и изготовление впрок новых составляло значительную часть советского программистского бескорыстного фана...
Мастерская слесаря, столяра или портнихи, совхозный стройцех, любая автомастерская или гараж, студия живописца или скульптора полны фрагментов прошлых работ, заготовок, каких-то дельных бесполезностей и полезных безделок. Даже высокотехнологичный Г.В. Лебедев, научивший меня рвать бумаги, складывая их предварительно вдвое и вчетверо, на аккуратные, соответственно, четвертные или осьмушечные квадратики, и тот хранит свой хлам. Он у него просто состоит из объектов идеальных, то есть тех же сабрутин (подпрограммы, или такие программки, которые используются во множестве программ или много раз в одной и той же программе, только с разными значениями входящих переменных), правда у Лебедева подпрограммы для большого такого компиллятора под названием "жизнь" (компиллятор есть то, что преобразует программу в исполнимый код, каковой, собственно, и жмет там, внутри компьютера, на все педали).
Решил, что пока вне этого сайта происходит некая деятельность, пусть кое-что образующееся в ходе работ, внешних по отношению к здесь происходящему, тут пока полежит. В-о-о-о-о-о-н там, под этим, под как его...
(а). "А если всё же стоит объяснить..."
Наложилось это наблюдение о рабочем хламе на процесс написания обязательного и по срокам и по качеству текста. Как всякий пишущий знает, это сродни визиту к бормашине. И надо, и понимаешь, что после будет гораздо лучше, чем до, но вот есть некий барьер, некое сопротивление, которое преодолевается. "А не обед ли у них? Или может, у них сегодня выходной. Точно. Наверное, у них выходной. Наверное точно выходной. Не поеду сегодня." Так что сгребаешь себя за шиворот ("а ну вставай, а ну пошел, я те покажу <<выходной>>, ишь!"), преодолеваешь сопротивление...
Предмет одной такой заботы и определил состав того, что отправляется в ящик с хламом.
(б). "...то ничего не стоит объяснить".
Представим себе, что при слове "завтрак", "котлеты" или "салат" у всех, кроме, может быть, специалистов по истории быта возникает следующий ассоциативный ряд: касса, поднос, сдача, мойка, "здесь – свободно?".
Представим себе далее, что эта ассоциация имеет основания, опирается на ежедневный опыт. Этот опыт, в свою очередь, порождает ассоциацию устойчиво и массово, регулярно и однотипно, поскольку является универсальным. Он актуален для всех слоев общества без исключения, он распространен повсеместно.
Везде и всюду, все и всегда едят, принимают пищу, насыщаются, удовлетворяют аппетит и прочая, – только в заведениях общественного питания.
И вот, предположим, что, пребывая на этой удивительной планете, вы, читатель, знаете (по личному опыту или на основании неопровержимых свидетельств), что такая ситуация возникла много лет назад после (и вследствие) жесточайших запретительных мер.
Вначале вне закона было объявлено домашнее хранение сырых припасов. Затем было ограничено хранение приготовленных блюд. Позже приняли закон про то, что всё, что сверх дневного запаса, должно сдаваться в государственные хранилища готовой еды, "надо вам будет – придёте, мы вам выдадим". Затем приготовление первых и вторых блюд дома стало лицензироваться в уполномоченных органах. Очередным шагом стал переход от заявительной к разрешительной системе – желающим сварить компот предлагалось обосновать свое желание, объяснить его правомерность, потом рассматривали и либо разрешали, либо нет. Наконец, введение уголовного преследования за варку, жарку и тому подобные деяния положили конец упорству отдельных, совсем уже немногочисленных несознательных. Следователь говорил: "Экий вы, право, признайтесь, вы ведь только так на домашнем приготовлении настаиваете, из упрямства или из романтики. Ведь как положено, это же не просто без уголовщины, это ж оно и в самом деле удобнее!"
В учебники и буквари были внесены поправки. Да и как не внести, – существовавшие на тот момент книжки описывали нечто нереальное, рисовали ситуацию такой, какой она, может, и была когда-то в прошлом, но сейчас уж точно ничему не соответствовала. Да вы высуньте нос-то, из ваших книжек, взгляните на живую жизнь – где они, хозяйки? Какие такие компоты-кисели? Да вы видели, чтобы кто-нибудь дома бы что-нибудь готовил? Знаете таких? Знаете хотя бы таких, которые видели это собственными глазами? Нет? А что же вы пишете – "на завтрак решено было сделать омлет с томатами"? Причем, вот ведь фантазия, "решено" – это в смысле теми, кто собрался позавтракать. Да как они могут решать такие вещи, когда даже завпроизводством и та не решает, что будет на завтрак в следующую десятидневку в столовой вашего округа?! А ведь пишете для детей! Они же первые над вами смеяться будут – не бывает так, дяденька...
Так что старые книги оказались никому не нужны (кроме, повторю, специалистов-историков, но и они, описывая старину, в подавляющем большинстве имели в виду открытие закономерностей, приведших к нынешнему статус-кво). Были написаны новые буквари, а это значило, что уже следующее поколение на вопрос "как раньше был устроена еда и все что вокруг нее?" или "как так вышло, что сегодня все устроено так, а не иначе?", только и могли, наморщив лбы, сказать: "не понимаю, вопрос какой-то детский, дурацкий. Как, как... Вот сделалось так. Не знаю как. Какая разница".
Теперь аналогия. Она вот в чем.
Описанная ситуация и связанные с ней проблемы возникают при попытках объяснить работу современной денежной системы. С одним немаловажным добавлением.
Продолжим аналогию.
Мы говорим, давясь и делая брови домиком, с вымученной, (но заученной) улыбкой: "А что ни говори, вкусно! Спасибо поварам! Без них кто бы нас выручил, кто бы от голода спас!" Потому что в каждом заведении на стене в рамке висит объявление: "Подделка еды преследуется по закону. Еда есть то, что приготовили Повара столовой службы. Все, что приготовили Повара столовой службы, есть еда. Ее прием во всех видах, установленных поварами, обязателен на всей территории страны".
Еще в ящике с хламом есть фрагменты заготовки, частично уже пошедшие в дело, частично ждущие, когда их черед подойдет.
На этой неделе исполнилось 175 лет одному знаменательному событию, которое имело место в далеком Лондоне.
Да, да, в тот самый день. В Петербурге группа радикально настроенных (не вполне понятно, правда, на что) офицеров попыталась поднять восстание, сформировав своей попыткой один из самых значимых культурных, исторических, психологических и даже психических травматических синдромов страны. Травма была нанесена прошлому – крепостнически-имперской России (удивительное дело, в каждой своей реинкарнации страна наша пребывает в однотипной такой нерешительности – то ли проводить назревшие реформы, то ли еще погодить...).
В это же время, в Лондоне, была нанесена своя травма. Нанесена она была миру финансов, расчетов, системе государственного кредита и частной международной торговли, то есть миру будущему, который тогда только наставал.
Думаю, что 175 лет назад произошло то, что по тогдашним меркам (а теперь понятно, что и по всяким) выходило далеко за пределы беспорядков при восшествии на престол очередного российского императора.
Угрозе подвергся институт, может быть и не столь внешне блестящий, и не обладающий такой известностью, но не менее уважавшийся и гораздо, гораздо более опасный в терминах ущерба для публики от неадекватных действий. Речь идет о Банке Англии, самом могущественном финансовом институте тогдашнего мира.
Нарастая с лета, к началу декабря банковская паника перешла в острую фазу. 14 декабря она достигла апогея.
17 декабря 1825 года Банк Англии открылся, имея в своих подвалах золота на 100 тыс. фунтов стерлингов. Ожидалось, что дневной спрос на золото будет примерно в 4 раза выше. Впервые за свою историю, с момента основания в 1694 году, когда Вильям III принял предложение английского финансиста Паттерсона, увидев в нем единственный способ изыскать деньги для продолжения войны с Францией, Банк Англии стоял перед угрозой банкротства.
У каждого центрального банка есть своя фимако. 17.12.1825 г. для Банка Англии фимакой оказался огромный старый сундук, "случайно обнаруженный" служащими Банка Англии. Сундук не имел положенных наклеек, объяснили служащие руководству, поэтому мы всегда считали, что в нем хранятся облигации (почему близкое в тот момент к умопомешательству начальство не стало выяснять, что это за облигации такие в непомеченных сундуках, вы поймете буквально через несколько секунд). "Что это за сундук такой, думаем. День-то какой хлопотный, не приведи господь. А тут еще с сундуком разбирайся! Ну и сорвали, короче, мы с него крышку. А там, ваше превосходительство, только не велите казнить, велите миловать! За то что крышку самовольно сняли. Выяснилось-то что, ваше лордство! Что обнаружилось! Что там никакие не облигации, а вовсе даже наоборот – золота на 1,5 млн. ф.ст., так и запишем, один миллион пятьсот тысяч фунтов стерлингов, вот, извольте подписать приходную ведомость".
Ну, я там не был, уж как там начальство – наградило или уволило своих верных officials – не знаю, врать не буду. Хотя что-то мне подсказывает, что не уволило. Потом, может, убрало из банка по-тихому, щедро наградив, но, думаю, что сильно потом, когда история забылась. Это было бы вполне по-англичански.
Но вот что доподлинно известно, так это то, сколько ото всей этой счастливой находки осталось уже через три дня. 60 тыс. фунтов и осталось. Потрясающее достижение, если учесть, что на конец февраля 1825 года золотой запас Банка Англии составил около 9-ти млн. ф.ст. ( 8,86 to be precise ).
Вот верчу я эту фигурку из ящика в руках и думаю. Урок состоит в том, что счастливые находки не в силах принципиально изменить то, что лучше всего передается английским словом attitude. Более того. Если до находки неожиданного сундука спрос на золото (а он предъявлялся в основном т.н. сельскими банками и крупными частными клиентами, прежде всего держателями банкнот Банка Англии, на значительные суммы, это, в какой-то мере, объясняет, почему при подготовке Закона о банках 1844 г. на депозиты не был распространен принцип обязательного покрытия), спрос на золото, повторяю, составлял 100 Х 4 = 400 тыс. ф. ст. в день, то в период после находки, а именно – 17, 18, 19, он превысил 500 тыс. ф. ст. в день, что следует из простого расчета (1500+100-60=1540; 1540 / 3 = 513 > 500).
Повертел, теперь обратно в ящик брошу. Там рядом лежит, блестит... Из той же серии, про то, как за эти же три дня Натан Ротшильд перебросил в Банк Англии 200 тыс. золотом, а также нарядил 25 личных эмиссаров по всем странам Европы скупать соверены для выручки такого чудесного во всех отношениях партнера по большому бизнесу.
Или вот еще лоскут (рядом лежал, взгляд на него попал). В июне 1825 (Александр Благословенный еще путешествует, буквально гоняет по империи, но мрачные предчувствия все не отпускают, сердце по умершей дочке от любимой Марии Нарышкиной все болит, болит...) в Бристоле местный банк отказался выдать золото предъявителю банкноты, эмитированной этим бристольским банком. Дело в том, что сей noteholder перед этим отказался принять от бристольцев банкноты Банка Англии. ("Но дорогой сэр! Поскольку я вкладывал в ваш достопочтенный банк золотые монеты, получая взамен для удобства расчетов стопку банковых билетов вашего заведения, то вы не удивитесь моему желанию назад таковые монеты иметь честь получить в кассе сего высокочтимого и всему Бристолю своей репутацией известного кредитного учреждения"). А в ответ: "На тебе бумажки и не чирикай. Билет сдал, билет получил. За бумажными деньгами большое будущее, а в следующем веке найдется и на вас господин, который все эти монеты вообще объявит вне закона для вящего процветания народного хозяйства. In paper money we trust".
Послал он их, сам до этого ими посланный. Написал Уильяму Кобетту, был такой hard-money radical. Тот пропечатал в газетах, и к осени публика уже рвала в клочья сюртуки господ кассиров сельских банков, пока председатель и казначей с заднего крыльца садились в бричку, чтобы быстро и тихо достичь Лондона. Не для бегства, нет. Когда к концу октября золотой запас Банка Англии упал до 3 млн. ф. ст., не осталось ни одного бизнесмена или банкира, которому кровь из носу не нужно было бы попасть на прием к английскому геращенке-ибн-гриспену, которым тогда был, помнится, Корнелиус Буллер.
Бросил и этот лоскуток в ящик. Он косо накрыл отличный кусок чертовой кожи, на котором еще различались ехидные письмена: "сестра того славного Корнелиуса была замужем за сэром Питером Полом, главой банка Pole, Thornton & Co, причем покойный Генри Торнтон, человек достойный, но как экономист фигура во многих отношениях дутая, в том числе благодаря этому припадочному Шумпетеру, имел к тому банку прямое отношение, будучи там партнером, Так вот, сэр Питер-то Пол на прием записался и – о чудо! – был принят, и банку его было дано в экстренном порядке подкрепление ресурсами, но увы, это не помогло, и он разорился, как и многие в тот истерический декабрь 1825-го года...
Справка: кредиты, выданные Банком Англии, выросли с 1823 по 1825 год на 43% (с августа по август). Большая их часть была вложена в акции сырьевых компаний развивающихся рынков Латинской Америки (как видится из 2000 года, вечно возникающих, дословно переводя emerging). Кобет вопил в газетах об инфляционном пузыре и даже умеренный Хаскиссон говорил о the most tremendous Bubble ever known. Банк Англии валялся в ногах у правительства, вымаливая закон, запрещающий ему, Банку Англии обменивать банкноты на золото (дура-публика как всегда ругала бы антирыночный курс кабинета, а Банк был бы опять в белом). Но тори держались, забыв распри. Хаскиссон (с которым согласился вечно враждовавший с ним лорд Ливерпуль), в моем вольном переводе: "Надо дать этим сукиным сынам обанкротится, отозвать чартер, и навсегда освободить страну от такой бесстыжей лавочки, какой является центральный банк – привилегированный банк с государственным участием и кучей эксклюзивов". Так и вижу, как Веллингтон с рассеянностью великого человека, говорит им, реагируя скорее на интонацию, чем на смысл: "Дети-тори, до чего ж мне приятно, когда вы хоть в чем-то согласны между собой!".
Там же валялось, в том же ящике с хламом. Давно уже.
Наблюдение вот какое.
Все системные кризисы у нас происходят от недостатка воображения и неверия в собственные силы. Людям при власти, при положении или при иных солидных активах, кажется, что наступает некое нежелательное для них будущее, в котором им места нет. Так они считают. И на основании этого своего убеждения действуют.
Поверьте старому консультанту – на корпоративном уровне примерно те же политические процессы, те же страсти, те же страхи. Мне с низов видно, какой прием встречает новая корпоративная структура, технология, маркетинговая схема или принцип организации. Вот группа лидеров – их сейчас рассматривать не буду. Возьмем группу тормозов. Первая реакция: а я-то где на этом празднике жизни? Страх застит ум, – и давай палки в колеса вставлять, ксероксы ломать, охрану инструктировать, не пренебрегая личным обходом постов (на этом этапе, кстати, происходит наибольшее число подъездных неприятностей разной степени кровавости). Когда и если испуг проходит, начинается пора раздумий. В качестве собеседников используется все тот же ближний круг. А он известно чего взыскует – стабильности. А тут какая уж стабильность, если грядет переезд самого в Москву. Или там появление вредных миноритарных акционеров, или наоборот, стратегического инвестора. Или еще какие напасти.
Потом, если все это не успевает сгнить по дороге, наступает и пора активного прозрения. "Ага, ага, – морщит он лоб, – ну, что ж, в Москву так в Москву. Главного инженера тут оставлю за себя, даже лучше будет. Они думают, я там, в Москве, гол как сокол, так вот выкуси, не такого напали". "Люба, – кричит он секретарше, забыв про селектор, – соедини-ка меня с... "
Но часто к тому времени уже все занято теми, кто сообразил раньше и инвестировал в построение новой ситуации время, энергию, связи... Такой получается самосбывающийся прогноз – всё опасался, всё боялся проиграть, а потому медлил, а потому и проиграл.
Политическое пространство больше корпоративного. И оно менее ответственно. Там есть куда деться. Не вверх, так вниз, не вниз так вбок, не в этот бок, так в другой. Был заместитель секретаря по идеологии, стал вице-президентом по региональной сети. Был в обкоме на кадрах, стал первым замом. Был главспецом в Госплане, стал зам. председателя комитета. Ротация. Ротируйся себе до бесконечности. Тем-то политика и удобна -- местов полно.
Так вот, политические потрясения у нас случаются из-за интерпретации будущего (рынка, выборов, отказа от мухлежа в финансах) как чего-то, что сужает возможности. Но это просто неверно. По мере отдаления от социализма, возможности всех, а значит и ваши, не сужаются, а расширяются!
Уж какие были стоны и вопли в 1990-1991 году! Танки на улицы городов выводили, причем многократно, вот до чего страшно было, насколько себя не видели в бесконтрольно накатывающих переменах. Но прошло время, и... ничего. Освоились, вошли во вкус. "Так что у нас сегодня? Китайцы, потом тот хитрый итальянец, потом в "Пушкине" поланчуем с этим, ну там, как его бишь, ну этот, он еще к синей рубашке зеленый галстук надел... Вечером в Думу, и – к Тамарке. Что ты встал, рожа, поезжай, не видишь, зеленый".
И если показать ему его образца 1990-го года ("но партия, товарищи, никогда не пойдет на отказ от основных завоеваний, завоеванных для нас всеми трудящимися..."), как он в коридоре приседал от ужаса, читая очередную газетную статью, он бы себя бы не узнал и нам бы не поверил.
Чего ты танки-то выводил, чудила грешный?
Сейчас, мне кажется, что имеет место нечто похожее. Как я понимаю, года три назад силовики, ошибочно заключив из полного доминирования "молодых реформаторов", братавшихся с крепкими хозяйственниками, что их, силовиковский, век кончается, решили положить конец такому своему затянувшемуся прозябанию за шкафом. Поддерживая и даже активно создавая спрос на собственные услуги, они вовлекли в свои бессмысленные, но энергичные метания прежде всего тех, кто видит угрозу в любом мирном и свободном устаканивании ситуации. Ведь если ситуация нормальна, то придется конкурировать, что-то решать, закупать, строить, продавать, быть в настоящем рынке, что означает – предъявлять публике результаты деятельности, ведущейся за свой счет, без гарантии их - результатов - признания. И не просто предъявлять, а только с этого и жить. Жить в широком смысле - и реконструкцию в цехах проводить, и на яхте плавать.
Этого номенклатурная психика не выдерживает, тут же ищеет кандидатов на роль евреев (враги унутренние) и американцев (враги унешние), после чего можно начинать приручать танк, который весь расцветает от такого внимания и начинает клясться без конца (как заведенный) в верности до гроба очередному первому лицу. Постепенно эта триада (поиск врагов унутренних, обман и запугивание врагов унешних и танк-ракету починять, вэпэка называется) становятся крупнейшими работодателями в стране. Номенклатура успокаивается до следущих угроз.
И тут ошибка.
Не надо никаких угроз накликать, есть уже, вполне реальная, причем горазда ближе, чем мифические военные угрозы.
Мы стоим на пороге сильнейшего кризиса, классического, экономического, мизесовского...
Многие маленькие люди не боятся колебаний спроса, кризис для них – не крушение всего, а лишь неприятная необходимость работать больше, а получать меньше.
Многие же большие люди в кризис лишаются всего. Они надували себя до больших в период дешевых денег, когда все щедро тратили (не заработанное, а полученное в рамках общей системы щедрых трат). Потом, после схлопывания пузыря, вся эта гопс-компания разом оказывается со своими вальяжными привычками в условиях, когда нет взаимных щедрых трат. Начинается вой о "недостатке денег в экономике".
Этот слой и есть естественный союзник нынешней администрации ( в широком смысле). И что они вместе могут натворить, когда кризис придет, мне даже страшно представить. Ополоумевшая номенклатура, причем из самых закисших, вкупе с "магнатами" способна так вцепиться в свой убогий статус-кво (напоминаю про пример с таким вот деятелем, родом из 1990 года), что пробка величиной с Кремль плюс весь комплекс лубянских зданий (вот бы что обсудить, а не мавзолей) закроет всякий ход всему.
А в преддверии большого кризиса вернее нет средства его углубить, расширить и продлить, чем увеличить количество тромбов на пути активности людей и укрепить их(тромбов) качество..
Но они ошибаются. Они напрасно поставили на себе крест. Они напрасно считают, что ни на что не годятся (основа любых страхов перед рынком). Ребята, вы не рискуете ничем, кроме привычного образа себя любимого в собственных же глазах. Вы способны на большее, не бойтесь расширения возможностей. Вы думаете, что спрос имеет только интрига, профессиональная параноидальная интерпретация действительности как борьбы сверхдержав на мировой арене и проч.? Как же вы глупы! Спрос имеет не только это, а в нормальной ситуации совсем не это. Для того, чтобы преуспевать, совершенно не нужно обманывать, грабить, предавать, унижаться самому и подставлять других. Точнее, без рынка – нужно, в рынке – нет.
И еще. Будьте очень точны в обозначении своих фиксирующих статус кво движений. Потому что если вы сейчас всерьез растопыритесь и начнете не давать будущему идти, то вас вырвет вместе с притолокой. Много времени и сил будет потеряно, но потом, когда вы пересядете (и может не один раз) из одних кресел в другие, в рамках ротации (помните, что будущее, если оно не социализм, расширяет набор возможных состояний), вас спросят удивленно:
– А чего ты тогда в двери уселся и руками все держал, чудило грешный?